[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Поговорим о ранних рассказах Татьяны Толстой. Речь пойдет о тех текстах, которые были опубликованы в ее первом сборнике, который называется «На золотом крыльце сидели...». Это рассказы, которых объединяет одна тема в основном: рассказы о детстве, о счастливом детстве, об утраченном рае. И уже первые критики отмечали как главную черту сказочность этих текстов. То есть они как бы балансируют между литературой и фольклором. Уже тогда определились основные черты поэтики Толстой. И может быть, в ранних, самых ранних текстах особенно хорошо заметно влияние Владимира Набокова. Но, как вы, наверное, знаете, первые ранние романы Набокова, то есть все его фактически русское творчество, то есть до 1940 года, представляло собой такой сплошной поток ностальгии по утраченному детству и юности. Татьяна Толстая, конечно, не пережила тех трагических событий, которые были в жизни Набокова, эмиграции, бедности и так далее, но настроение и главная метафорика, которой пользуется Толстая, очень похожи. Естественно, что детство как счастливая пора ассоциируется с раем, а рай — с райским садом. Послушаем несколько цитат. «Вначале был сад. Детство было садом. Без конца и края, без границ и заборов, в шуме и шелесте, золотой на солнце, светло-зеленый в тени, тысячеярусный — от вереска до верхушек сосен». Даже на слух слышно, как шелестят аллитерации: шум и шелест, вереск и верхушки сосен. Набоковская метафорика проявляется и в его любимых образах стекла, блеска, в образах рождества, который неблизок многим русским писателям и поэтам, в том числе Набокову. «Зимой дворники наклеивали на черное небо золотые звезды, посыпали толчеными бриллиантами проходные дворы Петроградской стороны и, взбираясь по воздушным морозным лестницам к окнам, готовили на утро сюрпризы: тоненькими кисточками рисовали серебряные хвосты жар-птиц». Вот эта счастливая идиллия нарушается, как почти всегда нарушаются идиллии в литературе, неким конфликтом — вторжением чужого. Речь идет о даче. На самом деле за всеми красивыми метафорами райского сада в реальности маячит обычная, может быть, чуть более богатая, чем у большинства, но все-таки обычная советская дача под Ленинградом. И на даче есть соседи — это простой народ, то есть интеллигенция и народ, тема XIX века, тема того конфликта, который без конца обсуждала русская классика. Поначалу нет никаких заборов и препятствий. Потом они возникают, и возникает конфликт, который немножко напоминает историю о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем у Гоголем. Вероника Викентьевна, соседка, этакая хозяйка современной жизни, купчиха, царица, как ее называет Толстая, однажды с такими вот красными руками вышла из темного сарая, улыбаясь. «Теленочка зарезала», — говорит она. Конечно, общего языка они найти не могут, конфликт возникает, но дело не в этом, дело даже не в этом сюжете, который просто мелькает в рассказе. Дело совсем в другом. Уже в самом первом рассказе Толстой возникает тема забвения, тема того, что все проходит. Взрослая писательница, оглядываясь на свое детство, удивляется тому, что могло ее удивлять, пленять вот в этом детстве. Вот что же было там? «Вся эта ветошь и рухлядь, обшарпанные крашеные комодики, топорные клеенчатые картинки, колченогие жардиньерки, вытертый плюш, штопаный тюль, рыночные корявые поделки, дешевые стекляшки? И все это пело и переливалось, горело и звало? Как глупо ты шутишь, жизнь! Пыль, прах, тлен». Вот это противопоставление некоего рая и реальности, причем реальности, как правило, современной, советской в данном случае, это основная позиция, основное противопоставление в творчестве Толстой. Оно будет возникать везде и постепенно принимать все более конкретные формы. Вот этот пленявший мир, где все переливалось, горело и звало, окажется миром дореволюционным, миром подлинной культуры, а мир, в котором существуют обшарпанные комнатки и штопаная тюль, это уже мир советского быта. Эти детали будут возникать во всех рассказах ранних и в трансформированном виде перейдут и в роман «Кысь». Одним из самых показательных, наверное, в этом плане является еще один рассказ из сборника «На золотом крыльце сидели...» — это рассказ «Милая Шура». Татьяна Толстая была знакома со многими людьми, помнившими еще дореволюционную культуру, в силу ее возраста и положения ее семьи. Вот здесь речь идет о такой дореволюционной старушке, дожившей до 1960-х, а может быть, до 1970-х годов, сохранивших какие-то вещи дореволюционные, а главное, дух той эпохи. Рассказ романтический, рассказ о несостоявшейся любви. Рассказ, написанный, как и все ранние тексты Толстой, не без оглядки на Набокова. Вот такие повествования об уходящей натуре, они как бы двухплановые. С одной стороны, у Татьяны Толстой есть, конечно, восхищение той старой культурой. А с другой стороны, так же, как и у ее учителя Набокова, здесь маячит второй план, который сам Набоков называл словом «пошлость». Он любил писать это слово английскими буквами и объяснять своим студентам его полную непереводимость на другие языки. Об этом собственно и написан знаменитый рассказ «Река Оккервиль», который вы должны прочитать в этом курсе. Герой этого рассказа, чудак по фамилии Семенов, специалист по древним языкам, переводчик, увлекается коллекционированием пластинок дореволюционной певицы Веры Васильевны. Фамилию не называют, но подразумевается что-то вроде певицы Плевицкой, исполнительницы романсов. И поскольку он мечтатель, он придумывает некий воображаемый мир, расположенный на реке Оккервиль, он в реальном районе Ленинграда никогда не был, но представляет себе по красивому названию это место как некий сказочный мир, где он бы хотел поселить свою героиню. Все мечтатели в русской литературе восходят к одному и тому же источнику — это, конечно, повесть «Белые ночи» Достоевского, где героя так и зовут — мечтатель и где он бродит по Петербургу, беседуя с домами и придумывая некие вымышленные литературные миры. То есть у всякого текста Татьяны Толстой, когда вы читаете, есть родословная, есть происхождение из русской литературы, и об этом стоит задуматься по ходу чтения. Однако конфликт в этом романе возникает совсем по другой причине. Выясняется, что Вера Васильевна жива, что она, более того, превосходно адаптировалась к советской жизни, что вокруг нее есть кружок поклонников (фанатов, как бы мы сейчас сказали), которые не просто слушают ее пластинки и ей поклоняются, но которые обеспечивают ее благополучную, счастливую, даже веселую жизнь в этих условиях. Чудо исчезает, у Семенова остается выбор: вступить в ряды этих пошловатых в набоковском смысле поклонников, либо отказаться полностью от своего увлечения и своей мечты. Вот такая альтернатива часто стоит перед героями Татьяны Толстой. Об этом же написан еще один рассказ из того же сборника, рассказ, который, пожалуй, ближе всех оказывается постмодерну. Напомним, что постмодернизм, как мы его понимаем, это всегда разочарование и всегда повествование об обманках, о симулякрах, как их предпочитали называть французские философы. Вот об этой неподлинной культуре, которая представляется подлинной, написан, собственно рассказ «Факир». Эта история написана еще в советское время. Некая семейная пара, Галя и Юра, жители окраин, спальных районов Москвы, знакомятся с неким удивительным человеком по фамилии Филин. А кто он такой, не совсем понятно, но он выглядит почти как набоковский Воланд, он окружен какими-то удивительными вещами, живет в самом центре города. Он рассказывает о самых удивительных своих знакомых. И каждая вещь, которую он демонстрирует своим гостям, имеет какую-то удивительную историю. Например, он угощает их некими пирожками и сразу рассказывает историю, что это не просто пирожки, это те самые пирожки, которые Пушкин очень хотел попробовать в кондитерской Вольфа и Беранже перед самой дуэлью, но они не были готовы. Потом один повар передает другому таинственный рецепт этих пирожков. И вот последний носитель секрета умер только что, то, что вы сейчас поедаете, это уже последнее. Разумеется, здесь уже читатель предчувствует что-то неладное. И действительно, в финале Филин разоблачается. Оказывается, все, что он говорит и делает, есть сплошной вымысел, сплошной фэйк. Старая культура исчезла, новая может только ею притворяться, на самом деле если убрать это притворство, то не останется ничего. Один из самых трагических рассказов Татьяны Толстой называется «Ночь», и здесь мы видим прямую связь с творчеством Саши Соколова. Герой этого рассказа, так же как герой «Школы для дураков», это умственно отсталый, но уже не мальчик, а человек лет 50, который живет со своей матерью. Он читает стихи Пушкина, ему очень нравится звучание этих стихов, и он читает их так, что не понимает ни одного слова. Бурям-глою небок-роет. Так он их воспринимает. А потом, когда пытается сам написать какие-то стихи, у него получается одна строчка: Ночь, ночь, ночь, ночь, ночь... В этом рассказе есть уже предчувствие всей той проблематики, которую мы увидим в самом главном произведении Татьяны Толстой — романе «Кысь». Там речь будет идти о культурном разрыве, о взрыве, который уничтожил старую культуру, и нужно что-то создавать на ее месте.