[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Поговорим более подробно о главном произведении Ерофеева, о поэме «Москва — Петушки». Впервые эта поэма была конечно издана, если можно так сказать, в Самиздате. Сам Ерофеев в предисловии к поэме шутит о том, что это издание быстро разошлось, потому что было в одном экземпляре. Но на самом деле, экземпляров было много, потому что уже до первой публикации даже за рубежом, она стала «широко известна в узких кругах», как тогда шутили. Первое издание же было в 1973 году в Иерусалиме. Конечно оно было предназначено только для диаспоры, для эмиграции. А в Советском Союзе (этот факт всегда отмечают в биографиях Ерофеева) впервые «Москва — Петушки» была опубликована вот как раз на пике перестройки в 1988 году в журнале «Трезвость и культура». То есть в рамках борьбы с алкоголизмом, кампании, которую проводил в те годы Горбачев. Ну разумеется, это была ирония судьбы, потому что поэму «Москва — Петушки» можно прочитывать самыми разнообразными способами, но только не как текст, призывающий бороться с алкоголизмом. После этого, и вы видите сейчас на экране многочисленные издания «Москвы — Петушков», можно сказать, что этот текст перепечатывается сотни, а может быть уже и тысячи раз. Каждую неделю выходит новое издание, и среди них есть издания такие, которые обычно предпринимаются только по отношению к классикам — комментированные издания. Ну вот можно судить об этом по одному из последних изданий с комментариями Эдуарда Власова. Сама поэма занимает 120 страниц, а комментарии к ней — около трехсот. То есть несмотря на то, что текст кажется легким для чтения, этот текст очень глубокий, и каждая фраза там имеет дополнительный подтекст и как бы оказывается многодонной. Конечно, это уже современная классика, и читать этот текст следует очень внимательно. Это энциклопедия жизни советского человека в 70-е годы с одной стороны, а с другой стороны — еще и некое духовное, мистическое произведение. Когда говорят об основных доминантах творчества Ерофеева и его поэмы «Москва — Петушки», то обычно первым делом называют слово «карнавал» или «карнавализация». Когда мы говорим «карнавализация», не надо представлять себе какой-то там бразильский современный карнавал. Это один из терминов литературоведения, который ввел в свое время Михаил Михайлович Бахтин, великий литературовед и философ, портрет которого вы сейчас видите, уже в 40-е, в самые страшные сталинские годы написал книгу, которая называлась «Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Возрождения». Идея Бахтина состояла в том, что в эту эпоху, очень похожую на сталинскую, в эпоху Средневековья, когда все регламентировано, когда человек живет в постоянном страхе совершить ошибку, впасть в какую-то ересь, время от времени он должен освобождаться, должен совлекать с себя вот этого официального человека и обращаться к совершенно другим практикам. Неофициальная фольклорная стихия, «стихия непристойного комизма», как говорит Бахтин, проявляется ярче всего именно в карнавалах. Но не только в них. И в литературу в комедийную, и в театр, в частности в театр дель арте, в театр фарса средневекового, народные балаганы, в цирк, который рождается тогда же, во все это проникает вот как раз карнавальная стихия. Наряду с официальной культурой, в которой все плотское должно быть уничтожено, умерщвлено, существует культ тела, культ еды, питья, соития, даже культ испражнений. То есть реабилитируется все низкое, все то, что официальной культурой считается низким. Реабилитируется плоть. Вот это Бахтин называет «смеховой культурой». И именно эта стихия проявляется ярче всего в ерофеевской поэме в образе, прежде всего, пьянства. Из всех образов карнавала, Ерофеев выбирает тот, который был ближе всего советскому человеку, потому что, конечно, уровень пьянства в то время был очень и очень высок. Однако, алкоголь для Ерофеева — это не просто средство получения удовольствия. Может быть, он даже не получает удовольствие его герой от этих напитков. Это средство приобщения к иным мирам. То есть он придает этим напиткам, названия которых современному человеку даже уже мало что говорят (надо читать с комментариями), придают, как всегда, каждый раз какой-то особый смысл. И еще один момент, который здесь обязательно надо отметить, это то, что обращение к алкогольной, вот этой карнавальной стихии, позволяет Ерофееву совмещать высокое и низкое. Наряду с рассуждениями о свойствах тех или иных напитков, или фантасмагорическими рецептами коктейлей, которые он предлагает своим читателям, мы видим там постоянно цитируемую Библию, Евангелие, Послание Апостолов, отцов Церкви, которые хорошо знал Ерофеев, и многие другие философские и религиозные тексты. Фактически пьяницы, которые едут в пригородной московской электричке, ведут философские диспуты, в которых вот таким гротескным образом совмещается высокое и низкое. Когда говорят о гротеске, обычно говорят о совмещении несовместимого. Карнавализация, совмещение высокого и низкого — это одна сторона поэмы. Другую можно найти в образе самого главного героя. Веничка безусловно юродивый. Вот на слайде сейчас вы увидите образ юродивого, которого, правда, представляет уже художник поздний, художник XIX века. Подлиных изображений юродивых, конечно не сохранилось, это явление средневековое. Явление средневековое, в то же время чисто российское, чисто русское, потому что аналогов на западе практически не было. Именно из Византии в Россию пришла традиция юродства. Что это такое? Юродивый ведет себя как сумасшедший, но он никогда не является сумасшедшим. Это человек, который притворяется потерявшим разум, который живет почти как животное, который может ночевать в хлеву, носит обязательно вериги, произносит какие-то невнятные слова, но все это делается вполне сознательно и с определенной целью. Потому что в традиции восточного христианства есть поверье, просто реализующее евангельскую цитату о том, что в Царстве Небесном первыми станут те, кто паче всех унизится в этом мире. Вот стремление подражать Христу или кенозис, одним из проявлений этого явления является как раз юродство. Также как и Христос превратился в человека, спустился на Землю, для того чтобы быть распятым, пострадать за грехи, также человек может подражать самому Христу. Апостол Павел в одном из своих посланий, Послании к Коринфянам призывает: «подражайте мне, как я подражаю Христу». Вдова Ерофеева после его смерти говорила о том, что «возможно Веничка подражал Христу». Анализ текстов это всячески подтверждает. То есть герой идет к Богу, отвлекаясь от социума, выходя за пределы социума, переставая быть членом этого социума. И он, тем не менее, сохраняет за собой право произносить проповеди и пророчества, но это юродивые проповеди, юродивые пророчества. «Все на свете должно идти медленно и неправильно, — проповедует Веничка в «Москве — Петушках», — чтобы не сумел загордиться человек, чтобы человек был грустен и растерян». Каждое слово здесь — цитата из Евангелия. Вот малодушие, которое проповедует Ерофеев в поэме, на самом деле является антитезой советскому героизму. Советского человека с юных лет воспитывали сначала на примерах пионеров-героев, потом на примерах героев революции и войны, и главной как бы обязанностью, чертой советского человека была постоянная готовность к подвигу, в любой момент отдать жизнь за Родину, за партию, за Ленина. А Ерофеев пишет нечто прямо противоположное. Он пишет: «я согласился бы жить на этом свете целую вечность, если бы мне показали хотя бы один уголок, где не всегда есть место подвигу». Здесь цитируется, конечно, Максим Горький, основатель соцреализма: «на Земле всегда есть место подвигу». Таким образом, Ерофеев одновременно и христианин, и некая антитеза идеальному советскому человеку. И если присмотреться, вот этот карнавальный текст оказывается написан в жанре жития. То есть там есть все приметы древнерусской средневековой литературы, жития юродивого. Она написана как бы в прославление чудес, которые совершает этот герой. И одновременно в ней есть странная, парадоксальная, можно здесь уже сказать, и постмодернистская ситуация. Кто говорит в этом тексте? Вот этот вопрос «кто говорит?», «кто является повествователем, рассказчиком?» очень важен, как мы дальше увидим, для постмодернистов. В финале Веничка погибает. И таким образом, остается совершенно непонятно, кто, собственно, написал или рассказал всю историю, которая перед нами разворачивается. Таким образом, фигура Ерофеева и текст «Москвы — Петушков» оказывается в каком-то смысле переходный. Это, с одной стороны, текст, который как многие в 60-е годы воскрешает сам религиозный дискурс, обращается к первоистокам, к религиозному сознанию, а с другой стороны — переворачивает вот это религиозное сознание с ног на голову, подвергает каждую ценность комическому карнавальному осмеянию, и, в конечном итоге, создает синтетический текст, который включает в себя элементы множества разных течений и направлений литературы XX века, что как раз и будет чертой постмодернизма. Он эклектичен в хорошем смысле, то есть он включает в себя все, что возможно.