[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Здравствуйте. Меня зовут Марина Вильгельмовна Новикова-Грунд, и я кандидат психологических наук и большую часть своей научной жизни занимаюсь психолингвистикой. Сегодня я хочу показать очень компактный, практический набор инструментов, которые помогут нам вот в чем. Я сейчас скажу тривиальную вещь: чтобы коммуницировать, нужно понимать того, с кем ты коммуницируешь. Понимаем мы человека в основном через то, что он нам говорит. Конечно, есть еще движения, есть еще всякие дополнительные вещи, но мы остановимся на основном. Мы интуитивно довольно быстро делаем вывод о человеке, с которым мы разговариваем. Говорит он приятным голосом или противным. Мы довольно быстро понимаем, это будет сейчас пустословие или разговор по делу. Мы интуитивно выстраиваем довольно быстро его портрет. И довольно часто в этом интуитивном выстраивании портрета мы фундаментально промахиваемся. Если это делать чуть более аккуратно, хотя и более медленно, то можно получить гораздо большую информацию и о самом человеке и о том, что именно он нам говорит. Вот набор инструментов для такого быстрого экспресс-анализа. Когда я сказала «экспресс-анализ», я устыдилась — он не очень экспресс, но мы постараемся его убыстрить. Попробуем взять то, что мы слышим или читаем и пройтись по так называемым лингвистическим уровням. Дело в том, что когда мы говорим или слушаем, мы осознаем очень небольшую часть поступающей к нам информации. Мы еще можем выбирать слова в зависимости от ситуации, в зависимости от публики, мы можем сказать: я встретился с одним человеком, встретился с одним типом, встретился с одним чуваком или с одним организмом. Еще 150 вариантов. Тут мы еще вольны как-то комбинировать. Если мы опытный редактор или поэт с хорошим чувством слова, то мы еще слышим какие-то словесные нюансы и говорим: давай уберем «чудесно», а поставим «прекрасно», кажется, это лучше звучит. Дальше наш интуитивный анализ не идет. Уже если опуститься с этого чисто лексического уровня на уровень синтаксический, мы не замечаем, какие синтаксические структуры мы используем. А если уйти вглубь до морфологического уровня, то есть до уровня выбора формы слова, то мы вообще об этом думать не думаем и не замечаем совсем. Я приведу пример. В слове «выступление» кто-нибудь слышит семантику «ступать ногами», то есть перемещаться, передвигая одну ногу и переставляя другую? Мы этого не слышим. Мы попробуем сейчас оживить то, что мы не слышим и воспринимаем интуитивно. По каким уровням мы пройдем? Семантический уровень анализа текста. Семантика — это значение, только необязательно значение слов. Мы для нашего экспресс-инструмента вытащим одни интересующие нас значения. Мы возьмем глаголы и «всякое такое». «Всякое такое» — это терминологические предикаты, но мы договоримся списком. Все глаголы плюс такие слова, как: можно, надо, ему было плохо, за окном было прекрасно. Мы возьмем глаголы и «всякое такое», предикаты, и посмотрим, как они устроены. Мы можем все предикаты, глаголы и «всякое такое», разделить условно на две большие группы. Одна группа у нас будет — так называемые внешние предикаты. Они будут описывать ситуацию, которую можно наблюдать или услышать ушами. Это такие глаголы, как: побежал, закричал, хлопнул дверью. Вот мы можем не участвовать в этом хлопанье дверью, а сидеть, скажем, в кинозале и видеть, как на экране он побежал, закричал, хлопнул дверью. Это внешние предикаты. Есть другая группа — это так называемые внутренние предикаты. Это то, про что можно врать. Внутренние предикаты описывают ситуацию, про которую достоверно знает только тот человек, который является участником ситуации: подумал, вспомнил, захотел, боится, ему не нравится, ему скучно. Это все, про что достоверно знает только тот, кому скучно. Если вежливого человека спросить: «Вам не скучно?», он может сказать: «Нет, нет, что вы, что вы», и мы будем угадывать, правда это или нет. Только он будет знать, ему правда интересно или он уже не может дождаться, когда весь этот ужас закончится. К этим внутренним предикатам, которые устроены чистым образом и не апеллируют ни к каким органам чувств, мы знаем, что мы хотим есть, не по приборам, не потому что мы это видим, слышим, а мы просто это изнутри знаем, мы это чувствуем. Вот у нас получается: внешние предикаты и внутренние предикаты. Различить их в большинстве случаев, кроме очень редких маргинальных, про которые мы сейчас не будем говорить, их различить очень просто. Если это то, про что можно безнаказанно лгать, это внутренний предикат. Если кто-то скажет: «Да нет же, это не так. Он не бежит, не кричит, дверью не хлопает», значит, это внешний предикат. То есть технически мы их различаем просто. Зачем они нам нужны? Все фигуры в тексте, не люди в жизни, а фигуры в тексте, их отражение в тексте, мы нечаянно описываем кого-то внешними, кого-то внутренними предикатами. Кого-то — и тем, и другим. Когда мы говорим о человеке, который для нас внутренне близок, причем мы можем его ненавидеть, это неважно, но мы чувствуем его как человека, а не как вещь, этот человек будет для нас почти прозрачен. Мы будем говорить, что он думает, помнит, хочет. Обычная история, когда родители жалуются на своих детей, что ему ничего не нужно, он ничем не интересуется, ничего не хочет. Мамочка читает мысли своего плохого ребенка. Неизвестно, права она или нет, но она уверена, что у него есть это внутреннее пространство, в котором можно бояться, хотеть или не хотеть, надеяться, печалиться. Она недовольна тем, на что он надеется: что контрольной не будет. Но она знает, что с ним это происходит. Достоверно или нет — это другой вопрос. А есть люди, которые для нас почти вещи. У них нет этого внутреннего пространства. И мы говорим о них, что он пошел, сделал, почему-то на меня наорал, почему-то потом хлопнул дверью. А что случилось? Не знаю, вот он такой человек. Есть люди, у которых есть внутреннее пространство, и есть люди, у которых внутреннего пространства нет, они у нас так описаны — не люди, а фигуры. Давайте я один пример приведу, вот по поводу людей, «которые как я» и людей, «которые как вещи». Вот мама описывает конфликт со своими двумя детьми. Дети у нее никуда не удались, по ее словам, очень неприятные персонажи, и она с ними не может справиться. Когда мне удается вытащить из нее пару слов по поводу каждого из детей отдельно, она говорит: «Ну что о них говорить? Ну мальчик, ему ничего не надо, он интересуется только компьютером, он не любит даже гулять. Сидит, как дурак, за компьютером, и больше ему вообще ничего не надо». А мы замечаем: внутреннее пространство есть. «А вот девочка», — говорит она. «Ну что про нее сказать? Толстая и растрепанная». Девочка-комодик, девочка-вещь, она внешне никуда не годится. Но есть ли у нее внутреннее пространство и что там происходит, какая разница? Она почти вещичка. Здесь у нас два разных конфликта. Сейчас мы переберемся к следующему уровню. Следующий уровень синтаксический. С синтаксисом нам придется поступить чуть более аккуратно, чем с семантикой. Мы будем искать не причастия, деепричастия, а так называемый глубинный синтаксис. Рассказывать про глубинный синтаксис я не буду, а просто покажу. Вот у нас на поверхностном уровне пример: Маша ела кашу. Маша — подлежащее, каша — дополнение. Мы можем перекрутить это предложение и сказать: каша была поедаема Машей. Каша окажется подлежащим, а Маша окажется дополнением. Но на глубинном уровне Маша никуда не денется. Тот, кто совершает действие по своей воле, называется агенс, и как ни крути Машу и кашу, Маша все равно останется совершающим действие — агенсом, а каша окажется претерпевающим действие — пациенсом. И вот на синтаксическом уровне мы можем это, кстати, очень легко слышать ушами. Мы можем замечать: один человек, рассказывая о себе, всегда будет говорить: «Я сделал то-то то-то, а потом я подумал, а потом я решил». И так далее. Он себя ставит синтаксически на место агенса, то есть он берет на себя синтаксическую ответственность. Он говорит: «Я действовал по своей воле. Если я что-то накосячил, то это моя ошибка. Если я молодец, то это я молодец». Другой человек будет говорить так: «Однажды получилось так, что мне пришлось... но потом удачно все сложилось, и в общем мне ничего за это не было». Он ни разу здесь не оказался в роли агенса, он все время был пациенсом. С ним случалось, к нему в голову приходила мысль, вдруг обнаруживалось, потом удачно складывалось. Он говорит: «Это всё в моем тексте я вижу, что это сделал не я, а оно как-то само происходит под влиянием каких-то лингвистических демонов». И, естественно, это края шкалы, а в серединке — все мы. У нас бывают и агенсные, и неагенсные конструкции, но всегда можно отследить, когда человек перестает называть себя «я» и начинает говорить, что «оно» получилось. В одном тексте видно, как человек все время говорит: «Я, я, я», потом появляется старшая женщина (мама, начальница, старшая по возрасту женщина), и в присутствии старшей женщины он начинает говорить: «А дальше все получилось не очень удачно». Он пропадает как «я», он сбрасывает с себя ответственность. У разных людей это складывается по-разному. У одних в городе они действуют как «я», а когда они оказываются на природе, вдруг «оно» начинает случаться, и лингвистические демоны слетаются и отнимают у него инициативу. Мы можем тоже обращать внимание на это и, более того, мы можем понимать, что если человек рассказывает о себе не как об агенсе, он сбрасывает с себя ответственность и он боится в этот момент быть свободным. Ниже синтаксического уровня идет совсем недоступный прямой интуитивной обработке морфологический. Морфология — это форма слова. И я расскажу только про три морфологические штучки — про использование времени, грамматического времени. Нам в русском языке повезло. У нас есть три времени: прошедшее, настоящее и будущее. Это чуть-чуть не так, можно усложнить, но мы не будем. Если человек избегает говорить о прошлом, то есть не использует глаголы в прошедшем времени, глаголы у него только в настоящем, мы сразу можем говорить, что этот человек не хочет логической связью связывать то, что происходит с ним сейчас, и то, что с ним было раньше. Избегание прошедшего времени встречается довольно редко. Избегание настоящего времени очень часто связано с глаголами чувств. Чувствовать тепло, шершавость, вкус, печаль, радость и прочее можно, только пребывая в настоящем — здесь и сейчас. Если у человека отсутствует настоящее время, вероятнее всего, тут могут быть разные варианты, на которых мы не будем подробно останавливаться, но, вероятнее всего, он занят выстраиванием мостика между прошлым и будущим, а что он сейчас при этом думает, чувствует, что с ним сию минуту происходит, он не замечает. Это незамечание настоящего и своих чувств, переживаний не по поводу будущего, не по поводу прошлого, а здесь и сейчас, оно очень сильно сказывается и на характере человека, и на способе его действия. Он может не замечать боли или голода. Очень много людей, обычно с избыточным весом, вообще не замечают чувства голода. Они не используют настоящее время и они не чувствуют голода до того момента, когда случается полный обвал всего, и им нужно съесть сию минуту ведро любого корма скорее, потому что иначе они упадут. Вот это прошлое и настоящее, но самое интересное — это будущее время. Будущее время в русском языке используется очень мало. Если посчитать по текстам, а я посчитала по большому массиву текстов, то формы глаголов в будущем времени, как это ни скучно звучит, занимают всего от 3 до 6 % всех временных глагольных форм. Мы можем это пронаблюдать за собой. Как мы договариваемся о встрече? Мы скажем: «Я приду к метро» или «Я жду тебя у метро»? Мы всячески стараемся заменить будущее время формой настоящего. Это связано с, я бы сказала, мистическими бессознательными представлениями о будущем. Будущее время направлено в будущее — не грамматическое, а вот в то, что должно быть, но еще не состоялось. И это одновременно заманчиво и страшно. В будущем располагаются все наши цели. Я думаю, что у всех, кто меня слушает, в будущем ну как минимум Нобелевская премия или что-нибудь более интересное, что-то будет — то, к чему мы стремимся. И в будущем располагается то, к чему мы ничуть не стремимся. Как бы мы ни были оптимистичны, я должна сообщить неприятное известие: мы все умрем. И это произойдет в будущем. Нельзя сказать в прошедшем времени: «Я умер». Это будет метафора. Можно сказать только: «Я умру». Это будет не метафора. Справедливо, ну и в общем неприятно. Будущее очень опасное пространство в нашей жизни и очень опасное грамматическое время. Парадоксальным образом те люди, которые делают в своей жизни ужасные вещи сейчас и делали ужасные вещи в прошлом, предпочитают говорить, удивительным образом, именно о будущем. Их спрашиваешь: «Как твои дела?» (а дела хуже некуда, и это продолжение того хуже некуда, которое у них было в прошлом), а они говорят: «Сейчас так себе, но скоро будет вот это, вот это, и у меня будет вот это, вот это». Они перебираются сразу в будущее. Такой вид текста мы называем «будущее через пропасть». Сейчас я живу начерно и это не считается, а потом, когда случится наконец будущее, вот тут я наконец стану собой, я наконец разгуляюсь. Так говорят люди, склонные к импульсивным и демонстративным суицидам. Так говорят люди, которые разрушают свою жизнь всяческими заимствованиями. Алкоголик обещает с понедельника перестать пить. Человек, который считает, что его лишний вес (условный лишний вес) является причиной его жизненных неприятностей и несчастий, рассказывает, как со следующей недели он пойдет в тренажерный зал. Ну, чем все это кончится, мы все знаем. Будущее время — это пугало, это утешитель. И если мы имеем дело с человеком, который рассказывает нам не про прошлое, не про настоящее, а все время хочет говорить про будущее, то это как минимум должно нас насторожить. Будущее должно вытекать из настоящего и из прошлого. Если оно вдруг само по себе приключается, да там еще появляются неагенсные конструкции, это надежда на лингвистических демонов, которые пока еще включились, а когда (та-дам!) наступит прекрасное будущее, вот тут они наконец заработают и поставят все на свои места, и человеку наконец станет хорошо, хотя сейчас ему плохо. Это три уровня анализа, по которым можно пройтись и очень многое услышать. [ЗВУК] [ЗВУК]
