[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] В этой части мы поговорим про довольно любопытную интерпретацию власти, которую мы берем у классического английского философа Томаса Гоббса. И понятие этой власти связано с термином, который тоже, наверное, в русском языке уже стал устоявшимся — это понятие Левиафана. Гоббс, живший в Англии в XVII веке, был свидетелем довольно неприятных, трагических событий, связанных с Английской революцией и Английской гражданской войной. И наблюдения за этими событиями привели этого мыслителя к следующему тезису: «Пока люди живут без общей власти, держащей их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной». Ну и продолжение этой цитаты — «войной всех против всех». То есть, иными словами, мы обычно думаем, что без власти люди могли бы быть счастливы, но в реальности мы можем находить некие феномены — примеры того, как люди себя ведут, когда нет той власти, которая сдерживает их такую вот агрессивную натуру. Снова, как и в случае с Аристотелем, мы возвращаемся к вопросу о том, как вопрос о власти связан с нашими представлениями о том, что из себя представляет человек и в чем заключается его природа. Гоббс был одним из теоретиков идеи общественного договора — идеи о том, что люди собрались и для своего удобства, для того чтобы сделать свою жизнь лучше, учредили некую государственную власть. Классическая интерпретация теории общественного договора, в частности, представленная у Джона Локка и у многих его последователей, сторонников: она предполагает, что этот процесс был довольно безболезненный. Люди жили без государства до тех пор, пока это было удобно. Потом ситуация поменялась: людей стало слишком много, число социальных связей выросло. И люди изобрели государство для того, чтобы сделать свою жизнь лучше. Вот Гоббс считает, что, к несчастью, общественный договор выглядит совершенно иначе. Общественный договор возникает не потому, что свободные люди захотели этого, а потому, что свободные люди иначе не могли поступить, потому что в противном случае им грозило бы взаимное уничтожение. Опять же, есть еще один важный термин в политической философии в XVII веке, о нем многие авторы писали, — это понятие естественного состояния. Какое состояние, спрашивают теоретики, предшествовало состоянию подданства или гражданства? Был ли в истории человечества такой момент, когда люди жили без государства и без власти? Вот Гоббс соглашается с тем, что такое состояние могло быть и даже, наверное, должно было быть. И он описывает это состояние, эту догосударственную природную жизнь человека как некую войну всех против всех. Общественный договор фактически тем самым был заключен людьми как мирный договор. Иными словами, общественный договор был заключен для того, чтобы люди не уничтожили друг друга. И Гоббс, помимо этих отсылок к истории гражданской войны в Англии, формулирует еще довольно примечательный тезис о том, что если мы внимательно присмотримся к современному миру, то увидим, что определенные политические субъекты до сих пор находятся в естественном состоянии. Над ними нет никакой высшей власти. И они находятся в состоянии перманентной войны друг с другом и перманентного постоянного недоверия. И, на самом деле, Гоббс в этом смысле слова говорит про внешнюю политику. Страны, над которыми не возвышается никакой правитель, страны, которые находятся в естественном состоянии по отношению друг к другу — вот они находятся в состоянии перманентной войны. Вся история Европы к XVII веку об этом довольно ярко свидетельствует. Ну и тем самым Гоббс предлагает нам определенную картину происхождения власти в результате вот этой нужды, насилия, войны и прочих всяких неприятных вещей. В этом смысле власть выглядит спасением. И разрушение власти, напротив, оборачивается новой войной. То есть задача политической философии, если б мы рассуждали как Аристотель, если б мы искали какую-то нормативную практику, цель, к которой мы должны стремиться, задача политической философии сводилась бы в случае Гоббса к тому, чтобы обосновать необходимость абсолютной политической власти, которая возвышается над схваткой, над этой войной всех против всех. Здесь можно привести пример, опять же, из внешней политики: до тех пор пока Европа была раздроблена и в ней было много политических субъектов, война не прекращалась ни на год. Огромное количество политических образований в течение всех Средних веков воевали друг с другом, и не было никого, кто мог бы остановить однажды начавшуюся войну. Но вместе с тем, как в Европе складывается государство более современного типа, более централизованное, обладающее большей полнотой власти, вместе с этим война становится менее интенсивной и иногда, возможно, даже прекращается. Когда возникают современная Англия, современная Франция и другие государства Европы, в принципе, мы можем себе представить, что это естественное состояние при небольшом количестве игроков в конечном итоге может привести к тому, что война остановится, будет достигнут хотя бы хрупкий мир. «Но все-таки для прочного мира, — говорит Гоббс, — нам нужно такое понятие, как понятие суверена». Суверен — это некий субъект, это некое существо, ну, по большому счету, это монарх, король, который не участвует в войне всех против всех, потому что и без того обладает всей полнотой власти. Единственный способ добиться гражданского мира — это передать власть такому суверену, который возвысился над схваткой и который не нуждается в поддержке своих подданных для того, чтобы этой властью в дальнейшем распоряжаться. И вот парадокс теории Гоббса заключается в том, что он, двигаясь от достаточно, как мы могли бы сказать, прогрессивных современных идей, от идеи индивидуальной свободы, приходит в конечном итоге к апологии абсолютизма. К тому, что единственным способом для людей сохранить хоть какую-то свободу становится дарование значительной части своей свободы некоему абсолютному монарху, абсолютному правителю или суверену. Прошу обратить внимание на то, что, когда мы в русском языке говорим о Левиафане, то мы зачастую отождествляем это имя библейского чудовища, о котором писал Гоббс и под которым Гоббс подразумевал, собственно, такое абсолютное государство, мы связываем это имя с некоторым государством, стремящемся к насилию, к коррупции, к нарушению прав граждан, ну и так далее. Но у самого Гоббса Левиафан, скорее, становится таким защитником, протектором. Он, скорее, забирает себе власть для того, чтобы мы не могли воспользоваться ей определенным дурным способом. Поэтому, когда мы говорим о Левиафане в таком публицистическом ключе, нам нужно четко отличать это от тех идей, которые в действительности высказывал Гоббс в своем трактате. Хотя власть государства заявляется как абсолютная, ее источник все же лежит в общественном договоре. И это означает принципиальные ограничения власти, которые, на самом деле, Гоббс все-таки встраивает в свою систему. В том случае, когда действия государства угрожают жизни граждан, граждане обладают правом на самозащиту. Логика здесь такова: поскольку мы принципиально даровали государству часть своей свободы, для того чтобы оно защитило нас от уничтожения, государство не имеет права забирать нашу жизнь, то есть забирать себе то, ради чего мы, собственно говоря, свою свободу и предоставили нашему суверену. И Гоббс заявляет, что если мы хотим искать некие подлинные свободы, то они лежат именно здесь. Вот как бы граница подлинных свобод или, говоря юридическим языком, граница неотчуждаемых прав, находится в невозможности для государства уничтожать своих подданных. Если это происходит, то мы получаем право на самозащиту, и в более широкой политико-философской традиции очень важное понятие — понятие права на восстание. В итоге Левиафан для Гоббса становится неким символом апологии современного государства, созданного гражданами для защиты своих неотчуждаемых прав и, в частности, в первую очередь, своего права на жизнь. [МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
