0:00
[МУЗЫКА]
[МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
Существуют две стратегии независимой эмпирической проверки.
Это поиск подтверждения собственной гипотезы, или, как говорят,
верифицируемость, и поиск возможных опровержений собственной гипотезы,
или, как говорят, фальсифицируемость.
Надо понимать, что между подтверждением и опровержением есть асимметрия.
Ни одно всеобщее утверждение нельзя доказать опытным путем.
Скажем, все лебеди белые.
Для того чтобы это утверждение эмпирически доказать,
нам надо рассмотреть всех лебедей, которые были до нас,
которые есть сейчас и которые будут в будущем.
Но это реально невозможно.
Поэтому когда в Австралии находят черных лебедей,
то достаточно одного черного лебедя,
чтобы опровергнуть высказывание «Все лебеди белые».
Опровержение может быть сделано по одному факту,
а подтверждение только при рассмотрении бесконечного набора фактов.
Поэтому опровержение в определенном смысле сильнее подтверждения.
[БЕЗ_ЗВУКА] Отсюда, Карл Поппер,
о котором мы уже много говорили, вводит такой критерий
демаркации: только то знание научно, которое может быть опровергнуто.
Только опровергнутые
теории могут считаться научными.
На мой взгляд, Поппер немного переборщил,
потому что, во-первых, не всякое опровергнутое
знание научно, но самое главное — ни один эксперимент
вообще не может опровергнуть теорию, я уже это упоминал.
Имре Лакатос говорит: решающий эксперимент, то есть эксперимент,
который позволяет теорию опровергнуть или подтвердить, это почетный титул,
который может быть пожалован, но только спустя долгое время после того,
как одна теория будет вытеснена другой.
И критерий фальсифицируемости,
если уж использовать проверку на самоприменимость, не фальсифицируем.
То есть его нельзя опровергнуть, поэтому он сам по себе не является научным.
Поппер это понимает, он говорит: это не научное высказывание,
это методологический принцип.
Но тем не менее.
Очень важно, что научная теория должна допускать опровержение путем опыта.
Если мы не можем предположить никакого мыслимого опровержения теории в опыте,
то очень трудно ее опровергнуть хоть как-нибудь,
даже если она абсолютно неверна.
Поэтому предпочтительнее те гипотезы, которые рискованнее, те,
которые имеют большее число, как говорит Поппер, потенциальных фальсификаторов.
Ни один ученый никогда не стремится опровергнуть собственные теории.
Я по крайней мере никогда таких не встречал.
Все, наоборот, хотят подтвердить.
И если вы проводите эксперимент, который проверяет вашу теорию,
и результат этого эксперимента вашей теории не соответствует,
никто не отбрасывает теорию.
Что начинают делать?
Что я неправильно сделал в эксперименте?
А что, если мы вот не учли этот параметр,
давайте его изменим, может быть, тогда все будет нормально?
И по сути мы изменяем один параметр,
другой параметр, третий, все время что-то не так,
и вот только тогда мы начинаем думать, может, мы вообще думаем неправильно?
Может, наша гипотеза неверна?
Но это действительно никогда не бывает результатом одного эксперимента.
И в эксперименте очень много параметров,
которые мы берем совершенно случайно, мы не знаем, какие из них надо выбрать.
И они могут влиять.
Итак, ученый не стремится опровергнуть, но он должен предчувствовать,
что если вот этот результат, который он хочет получить в эксперименте,
контринтуитивен, то есть никто его не ожидает, и все в основном скажут,
нет, ну скорее всего будет не так, а он получает так,
то это более сильный результат, чем если результат, который он получает,
скажем, выдвинув гипотезу, что завтра взойдет солнце.
Вот важно рисковать в своих проверках.
И здесь хочу привести один пример.
В свое время Исаак Ньютон
сформулировал очень странный закон Всемирного тяготения.
Настолько странный, что очень много умных людей того времени — Беркли,
Ломоносов — отзывались, ну и великий человек может иногда глупости писать.
Вы изучали этот закон в школе.
Я не знаю, обратили ли вы внимание на нелепость этого закона.
Ведь там написано,
что два тела притягиваются друг к другу прямо пропорционально произведению
масс и обратно пропорционально квадрату расстояния между ними.
Но как эти два тела знают, какое расстояние между ними?
Откуда?
Связи-то никакой нет.
И это, кстати, прекрасно понимал Ньютон, который, правда,
не публично, а в письме писал: «То, что тяготение является врожденным,
существенным и присущим материи свойством,
так что одно тело может воздействовать на другое на расстоянии,
это настолько абсурдно, что я не верю в существование хоть одного человека,
искушенного в философии, который мог бы принять подобную нелепость».
Это абсурдно.
Что делает Ньютон?
Ньютон, мы уже говорили с вами, доказывает свой закон на крутильных весах.
Но после этого устраивает этому закону независимую проверку.
Он проверяет, а действует ли этот закон между, скажем, Луной и Землей.
И получает облом.
Не получилось.
И он не публикует своего закона.
Но через 16 лет он узнает, что он неправильно взял расстояние до Луны.
Он ставит правильное расстояние и получает подтверждение своего закона.
И тогда пишет: то, что это так (про свой закон),
мы доказали это на примере земных и небесных тел.
И дальше замечательная формулировка: с меня довольно сего сознания,
я, говорит Ньютон, гипотез не измышляю.
Я нашел закон, и он подтвердился независимым способом.
И пока этого достаточно, хотя сам Ньютон не понимает, как это может быть.
Вот это очень важно: мы должны стремиться
проверять независимым способом, осуществлять рискованные проверки,
позволяющие фальсифицировать нашу гипотезу, уважительно к ним относиться,
как и Ньютон, который 16 лет не публикует свою работу,
и тогда можно надеяться, что мы действительно узнали
что-то существенное.
Аллахвердов Виктор Михайловичпрофессор, заведующий кафедры общей психологии
