[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Еще одно следствие принципа простоты связано с защитой теорий от опровержений. Любая теория рано или поздно сталкивается с каким-нибудь опытным опровержением, но это еще не повод отбросить теорию. Все великие ученые защищали свои теории от опровержений. Менделеев делает периодическую таблицу элементов и обнаруживает, три элемента стоят не на тех местах, где они должны были бы стоять. Менделеев же не отбрасывает свою периодическую таблицу, он предполагает, что у этих элементов неправильно определен атомный вес, и оказывается прав. Грегор Мендель работает в монастыре, у него нет контактов с учеными. Единственный ученый, с которым он связан — некий немецкий ученый, который очень увлекался изучением такого растения, как ястребинка. И он посоветовал Менделю проверить его данные на ястребинке. Мендель проверил и все получил. Но ястребинка размножается не только половым, но и вегетативным путем, поэтому он не мог получить данные, соответствующие его теории. И тем не менее он их получает. Да вообще это всегда типично для ученого: я сам, когда мои аспиранты получают не те результаты, какие я ожидаю, сомневаюсь отнюдь не в своих ожиданиях, а начинаю смотреть, что было сделано не так. Роберт Кох обнаружил бациллу возбудителя холеры. Основоположник экспериментальной гигиены Макс фон Петтенкофер заявил, что холера является следствием вредных условий, а холерные бациллы, мол, ни при чем. Петтенкофер был мужественный человек, он твердо верил в то, что проповедовал, и в доказательство того, что Кох ошибается, на глазах врачей выпил целую пробирку с холерными бациллами без каких бы то ни было вредных последствий для своего здоровья. Вряд ли борьба с холерой была бы удачной, если бы этот опыт действительно опроверг теорию Коха. Сколько студентов в мире опровергают на занятиях в лабораториях физические и химические законы? Но их преподаватели справедливо не спешат объявлять об опровержении теории, а понимают, что либо сами студенты сделали что-то неправильно, либо аппаратура давала сбои, либо действовал еще какой-то иной не учтенный в процессе эксперимента фактор. Этот пример показывает: если мы твердо уверены в своих гипотезах и знаниях, что именно должны получить в опыте, то мы всегда найдем способ объяснить, почему получилось что-то иное, а то и просто исказим поступающую информацию так, чтобы она не противоречила нашим ожиданиям. Представьте себе, что вы в одиночестве идете по длинному коридору, и вдруг стены этого коридора спрашивают вас: «Который час?». Скорее всего, вы начнете озираться в поисках того, кто спросил, или искать в стене иной источник звука, если решите, например, что в стене спрятан попугай или телефон. Не исключено, что вы предпримете много других действий или даже задумаетесь, не сошли ли вы с ума, но вряд ли откажетесь от убеждения, что стены говорить не могут. И вы поступите правильно. Для процесса познания важно, чтобы гипотезы не могли быть отвергнуты только из-за того, что они противоречат каким-то фактам, например, якобы заговорившим стенам. Принять, что стены могут говорить, удастся только в том случае, если вы найдете хоть какое-нибудь объяснение, почему это возможно. Идеи сменяются не фактами, а другими идеями. Гипотезы и теории, противоречащие опыту, могут быть отброшены только при наличии иных объяснительных гипотез и теорий. «Это общепринятое в науке правило», — утверждал еще Чарльз Дарвин. Ведь если исследователь имеет всего одну гипотезу, то он не может ее опровергнуть даже в том случае, когда она дает ложные результаты: у него просто нет ничего лучшего. Но опровержение надо объяснять. Для этого у теории существует защитный пояс. Как личность с помощью защитных механизмов поддерживает свое представление о себе, так и теория защищает себя от угрозы быть опровергнутой. Способы защиты могут быть разные. Поясню некоторые из них на простом примере. Допустим, я придерживаюсь заведомо бессмысленной теории, что все дома делаются из сыра. Вы мне показываете деревянный дом. Прежде всего, я могу выразить сомнение в правильности опровергающего опыта: «А разве то, что вы мне показываете — это дом? Настоящий дом делается из сыра, а это — подделка». Вспомним историю с Петтенкофером. Как Кох объяснял, почему Петтенкофер не заболел холерой? Он предположил, что лаборанты, догадываясь, что именно Петтенкофер собирается сделать, приготовили очень слабый раствор. На практике ученый всегда начинает с того, что не доверяет результату опровергающего эксперимента: не та процедура исследования, не та точность измерения и тому подобное. Но если эксперимент многократно повторен разными учеными, и все устойчиво приходят к одному и тому же результату, то обычно приходится переходить к иным способам защиты. Один из приемов — добавить в теорию специальное условие, при котором данное опровержение теряет смысл. Например, «сделанный из сыра дом не имеет окон, а в том, что вы показываете, есть окна, поэтому ваш опыт никак не опровергает мою теорию». Вот жизненный пример такой защиты: заядлый курильщик может верить в информацию о вреде курения и тем не менее продолжать курить. Как это соединяется вместе, не вызывая неразрешимого противоречия? Например, таким суждением: «Курить, конечно, вредно, но я так давно курю, что теперь уже вреднее бросить курить, чем продолжать». В научной практике этот прием выглядит обычно так: «При проведении эксперимента вы не учли множество факторов, влияющих на полученный результат». Далее следуют многочисленные проверки, учитываются различные факторы, в конце концов накапливается столько опровергающих примеров, что такая защита может не устоять. Но есть универсальный способ, спасающий вообще любую теорию. «Вы показываете мне деревянный дом к моей теории, что все дома делаются из сыра. Я благодарю вас за развитие моей теории. Все дома делаются из сыра и из дерева». Вы показываете мне каменный дом: «О, я благодарю вас еще сильнее, все дома делаются из сыра, дерева и камня». И какой бы вы дом еще ни показали, дома из сыра не исчезнут. Последний способ — самый опасный, ибо если результат опровергающего эксперимента вводить в качестве дополнительного допущения в теорию, ни одна теория не может быть опровергнута. Как говорят, именно таким путем некоему Горопию в давние времена удалось доказать, что все языки произошли от фламандского. Я ничего не знаю об этом выдающемся мыслителе, могу лишь предполагать, что он был фламандцем. В честь этого события Лейбниц, издеваясь, предложил даже назвать подобный способ доказательства горопизированием, а создаваемые допущение — горопизмами. Горопизирование, как и иные способы защиты, применяли практически все великие ученые, ведь проверка теории в эксперименте не может дать однозначного результата. Вы строите мост, рассчитали его параметры. Мост построили, а он развалился. Не верна теория, или строители что-то не так сделали, например, решили сэкономить на строительных материалах? Между расчетом и опытом всегда есть некий зазор, поэтому-то теорию и надо защищать. Но если вы вводите дополнительные защитные гипотезы, их необходимо дополнительно проверять. Менделеев отверг принятые атомные веса трех элементов и оказался прав. Самое страшное, если дополнительные гипотезы продолжают вводиться все время с появлением новых опытных данных. Вот тут начинает работать принцип простоты со страшной силой. Не вводите допущений превыше необходимого. Если с расширением экспериментальных проверок приходится вводить все новые и новые допущения, следует признать, что теория, скорее всего, не выдержала проверочных испытаний. Стремление к простоте предостерегает от методологически дефектных попыток защищать свои гипотезы наращиванием допущений.
