[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] Итак, мы говорим об особенностях русской экономической мысли конца XIX, самого конца XIX века, и начала XX. Что представляла из себя русская экономическая мысль этого периода? Прежде всего, бросается в глаза исключительное разнообразие течений, направлений, школ, которое было представлено. Своего рода это был некоторый плавильный котел будущей экономической науки. Какие направления были представлены? На самом деле те направления, которые существовали и на Западе. Но были и чисто русские. Это историко-социальные направления, которые в России представляли, прежде всего, академик Янжул и профессор Чупров. Это были поздние народники — вот это точно только русское явление, это явление, которого не было нигде, представленное Воронцовым и Даниельсоном. Это марксизм. Марксизм, в общем, существовал и на Западе тоже. Это маржиналистское направление и субъективная школа полезности. У меня на слайдах, если вы посмотрите, маржинализм, в скобочках — субъективная школа. Эти два понятия трудно различимы, хотя это не одно и то же. Иногда в качестве отдельного направления упоминается математическая школа. Я этого в данном случае не делаю, потому что я полагаю, что математика — это инструмент анализа, а я предпочитаю рассматривать с точки зрения проблемы, но часто может присутствовать и математическое направление. Чем же характеризовался вообще вот этот плавильный котел, о котором я говорю? Прежде всего, это критическая составляющая и моральная составляющая большинства исследований. Что имеется в виду? Имеется в виду то, что экономическая проблематика рассматривалась как составная часть социально-политической проблематики. То есть, как правило, не выделялась чисто экономическая область. Она не выделялась из вот такого целого комплекса проблем. Далее, вообще для русских экономистов и не только экономистов стремление к целостному представлению о мире и о хозяйстве было весьма типичным. И это порождало некоторый дуализм, потому что, с одной стороны, целостность, с другой стороны, научный подход, который предполагал специализацию, в каком-то смысле, препарирование объекта, выделение каких-то отдельных сторон и, соответственно, уменьшение степени общности, такой, знаете, всеобщности. Было ли это достоинством или недостатком? Но этот вопрос, конечно же, очень спорный. Хотя, хотя, сейчас мы, конечно же, считаем это, скорее, недостатком. Что говорили сами русские экономисты о вот состоянии этой области? Пожалуйста, Сергей Николаевич Булгаков прямо говорил о том, что все теоретические учения воспринимаются по преимуществу с практической стороны в связи с вопросами практической этики и общественными идеалами или общественными программами. И вот русские, он далее продолжает, «"русские направления" до сих пор отличаются универсальным характером». Они давали определенные воззрения на жизнь, в них сливались воедино как теоретическое, философское мировоззрение, так и политическое и социально-экономические программы. На самом деле сам Сергей Николаевич Булгаков, надо сказать, очень грешил этой характеристикой, если так можно сказать. Ну и западные экономисты тоже вполне понимали эту ситуацию. Ну например, немецкий исследователь русской мысли Серафим писал, что это характерно для русского национального характера, что «... в политической экономии, когда и поскольку она разрабатывается русскими, на передний план выдвигается социальный момент». То же самое, Михаил Иванович Туган-Барановский — наш, можно сказать, один из самых известных русских экономистов. Он говорил о том, что политико-экономические проблемы рассматриваются вот с такой практической и этической позиции. Более того, он в девятом году отстаивал точку зрения, что вот общеобязательная позиция, обобщенная позиция, она непременно основана на этическом фундаменте. И в качестве этого фундамента он нам предлагал кантианскую идею верховной ценности человеческой личности. И, собственно говоря, сам Туган-Барановский, хотя он известен абсолютно такими чисто экономическими работами, он в конце своей жизни пытался построить некоторую такую схему экономических взглядов, базируясь именно на кантианском принципе, считая, что это тот единственный общечеловеческий фундамент, который вообще можно только найти и на основе которого можно построить политэкономию единую для всех. Далее, в девяностые годы Джон Невилл Кейнс, — не надо путать с Джоном Мейнардом Кейнсом, это его отец, известный методолог английский, — собственно говоря, и задал некоторое четкое понимание того, что есть чистая теория и что есть искусство. Он пишет, что «функция политической экономии состоит в том, чтобы исследовать факты и обнаруживать истину», касающуюся этих фактов, «а не предписывать правила жизни». Другими словами, она «не является искусством или частью этики». В этом смысле экономическая теория — она нейтральна. Но в то же время огромное значение для нас всех, и в этом нет никакого сомнения, имеют социальные вопросы и нравственные вопросы. И экономист вполне может заниматься этими вопросам, но уже как бы в другом статусе, в другом качестве — как философ, как практик, как политик и так далее. И, собственно говоря, вот это разделение на чистую теорию, на ядро, на науку, но мы видим здесь, что речь идет еще о политической экономии, хотя как раз именно в это время Маршалл и меняет термин «политическая экономия» на термин «economics», пытаясь именно определить таким образом вот это ядро, которое занимается тем, что есть в нашем мире, а не предписывает то, что должно быть. На самом деле русские экономисты тоже так или иначе прислушивались к этим спорам и высказывали свое представление. Ну, например, Дмитрий Иванович Пихно, известный представитель, иногда говорят, киевской школы, так определяет эту ситуацию: искусство как умение ставить те или иные практические задачи, находить сочетание условий для их осуществления и выполнять эти задачи наиболее пригодным способом, а наука, она должна исследовать содержание явлений. То есть, по существу, точки зрения достаточно близки. Я сказала только что вот, апеллируя к позиции Джона Невила Кейнса, что очень важным является социальная проблематика. И, действительно, социальная проблематика является исключительно важной. И русские экономисты, конечно же, как я уже опять говорила, занимаются социальными вопросами. И, в частности, например, возникает вопрос о вмешательстве государства в экономику, который, как мы все знаем, является одним из болезненных вопросов экономической науки вообще на протяжении чуть ли не трехсот лет. Что говорит на этот счет Иван Иванович Яншин, 95-й год: «...в известных случаях государство не только имеет право, но даже обязанность вмешиваться и налагать свое veto на свободу предпринимательской деятельности — иначе государство нарушило бы свою охранительную и культурную функции». Вот какую позицию по этому вопросу мы видим. Интерес к социальным вопросам — это общее явление не только В конце XIX века в Западной Европе и в Америке появились у нас масса течений социально-экономических. В Европе это, прежде всего, различные варианты исторической школы, старой исторической школы, переходит в новую, так сказать, сменяется новой исторической школой, которая исключительно озабочена политическими... вопросами социальной политики, вопросами государственной политики, вопросами, связанными с социальными вещами, такими, например, как страхование работников и так далее. То есть это чрезвычайно популярная вещь. Социалистические в каком-то смысле идеи, они очень были популярны в Европе вот в 80-е годы, 90-е годы, даже 70-е годы. Ну, например, даже в английском парламенте в 1888 году один из членов парламента заключил своё выступление: «Все мы теперь социалисты». Да, помните, как теперь все мы кейнсианцы. Так вот, в 1988 году можно было это услышать в английском парламенте. Я уже не говорю о деятельности Сиднея и Беатрисы Веббов, в которой в английском обществе, в его образованной части усиленно проводили такие, я бы сказала, в каком-то смысле социал-демократические идеи, связанные, конечно, прежде всего, с ограничениями свободной конкуренции, с вмешательством государства и попыткой улучшить условия жизни рабочих, любых тружеников. То есть это 1897 год, вот их известная работа. Поэтому я не хотела, чтобы создалась такая… Создалось такое впечатление, что только русские экономисты никак вот не могли избавиться от социальной, такой... от социального интереса, от социальной направленности. Ничего подобного. На Западе это было популярно не менее. Другое дело, что уже в XX веке некоторые идеи, которые вот в связи, в рамках этих направлений возникали, они были реализованы либо в правовой системе — защита работников, система социального страхования, ограничение продолжительности рабочего дня и так далее, и так далее. И как самостоятельное течение, вот эти социальные направления, они несколько поблекли с точки зрения их популярности и их влияния. Как же русские экономисты реагировали на появление новых явлений в западной экономической мысли? Я имею в виду, прежде всего, явления, связанные с утверждением маржиналистской теории, о которой вы слышали в предыдущей лекции. Здесь тоже существует несколько таких сложных, я бы сказала, моментов. С точки зрения самих русских экономистов, некоторых во всяком случае, например, Семёна Людвиговича Франка, известного общественного деятеля, философа, социального философа, экономиста, русские… Не только экономист, он как раз обращается не к экономистам, он обращается к нашей образованной публике. Оказывается, что эта образованная публика совершенно просмотрела то, что происходит на Западе в рамках экономической мысли, и что она совершенно проигнорировала работы Менгера, о которых мы говорили, Бем-Баверка, Джевонса, Маршалла и так далее всех других, которые, собственно говоря, привнесли в западную экономическую мысль абсолютно новые идеи. И наша эта образованная публика всё следует в русле принятой схемы теории Маркса, и не желает, что называется, пересмотреть свою позицию и быстро двигаться на пути, которым отмечена западная экономическая мысль. В 1900 году говорить о том, что идеи перечисленных экономистов полностью завоевали всё пространство политической экономии, было бы тоже некоторым преувеличением, потому что мы с вами знаем, что маржиналистские идеи на Западе, в общем, проникали не без проблем. Не без проблем. Известно, что тот же самый Вальрас долгое время оставался, в каком-то смысле, изгоем. Изгоем истеблишмента французских экономистов, и его идеи не так просто пробивали себе дорогу. Но тем не менее Франк считает, что наша образованная публика… Я обращаю ваше внимание ещё раз на то, что он обращается и предъявляет претензии не к экономистам, а к образованной публике, это нам понадобится чуть дальше. Что ещё? Кто ещё озабочен? Озабочен, конечно, Владимир Карпович Дмитриев — наш самый известный экономист-математик. Что он пишет через восемь лет после Франка? Он пишет совершенно то же самое, что те новые течения, которые сформировались в Европе и перекинулись, как он пишет, за океан в Новый Свет, и там тоже утвердились идеи наиболее известных экономистов-теоретиков, они, эти идеи, оказались совершенно ненужными и невостребованными у него на Родине, то есть в России. И он прямо подчёркивает, что он имеет в виду, конечно же, теорию школы предельной полезности. Ну это, собственно говоря, те экономисты, которых и называл Франк в предыдущей цитате, которую я приводила. Ещё один русский экономист, который, так сказать, очень был склонен принять вот эти западные тенденции, нам, на самом деле, указывает фактически на причину такого положения, а именно на засилье марксистов и народников во всех наших университетах и кафедрах. Об этом он говорит совершенно прямо. На самом деле, ситуация не так трагична, я бы сказала. Ну, во-первых, сам Туган-Барановский вполне в 1890 году написал статью, где обратился к теории предельной полезности. Существует достаточно длинный список экономистов российских периода досоветского и даже послесоветского, которые так или иначе обращались к теории предельной полезности. Но сначала эти обращения в основном означали как бы знакомство публики с достижениями западной мысли, то есть эти работы были написаны в порядке ознакомления, да. Отчасти были работы, которые противопоставляли маржиналистскую теорию, маржиналистскую теорию и теорию предельной полезности марксизму, трудовой теории ценности. И лишь в самом конце этого периода мы можем наблюдать — на самом деле, даже не очень и в конце, — мы можем наблюдать творческое отношение к теории предельной полезности. Ну, конечно, я имею в виду, прежде всего, того же самого Дмитриева. Я имею в виду работы Слуцкого, который в 1915 году, ещё до революции, написал совершенно удивительную работу к теории бюджета потребителя, которая, кстати, была опубликована в оригинале. Оригинал был опубликован на итальянском языке, которая стала, скажем так, кирпичиком современной микроэкономики. И даже позже, уже в советское время Слуцкий тоже обращался к проблематике теории предельной… субъективной теории ценности Бем-Баверка и теории предельной полезности. То есть нет такого ощущения, что российские экономисты вообще не были с этим знакомы. Были, но мы не можем, конечно же, ни в коей мере сказать, что эти новые идеи теории предельной полезности, они доминировали в умах российских экономистов того периода, совершенно нет. Значит, что касается профессионального образования. В России первый экономический факультет был создан в 1903 году в Петербургском Политехническом Институте. В Московском коммерческом институте экономическое отделение было создано в 1912 году. Экономические факультеты в ведущих наших университетах, я имею в виду в Санкт-Петербургском (в Ленинградском) и в Московском — это детище советского периода, 40-го и 41-го года соответственно. То есть отсюда можно сделать вывод, что, собственно говоря, профессионализация экономической науки, она происходила в советское время. Да. Мы можем для сравнения привести данные, касающиеся западной ситуации. Ну, например, Лондонская школа экономики была основана в 1895 году. Экономический факультет Кембриджа — в 1903-м. Кафедра политики и экономики в Университетском колледже Лондона — в 1828 году. Гарвардская школа бизнеса — в 1908 году. То есть, конечно, процесс профессионализации в той части, в которой это было связано с развитием образования, на Западе шел, конечно, быстрее. Мы отставали. Что касается учебников. На протяжении практически всего времени, на протяжении всего времени учебники, которые издавались и по которым учились студенты в России — я имею в виду пока дореволюционный период — это учебники, так или иначе в основу которых была положена теория Маркса. И Туган-Барановский прямо об этом говорил, что теория ценности Маркса положена в основу большинства наших курсов политической экономии и, соответственно, учебников. На самом деле, неслучайно, что учебник Богданова «Краткий курс политической экономии», который начал писаться еще в 97-м году, в 1898 году, многократно переиздавался вплоть до советского периода. В отличие от этого мы можем с вами увидеть, что Вильфредо Парето уже издал курс политической экономии, и это было в конце XIX века. И учебник политической экономии в 9-м году, когда в этом учебнике была изложена, собственно говоря, теория Вальраса. Маршалл, «Принципы политической экономии» — это 1890 год. То есть мы видим, что в учебниках сдвиг был весьма существенным. Более того, учебники в западном понимании у нас стали появляться буквально через 100 лет. Советский период, разумеется — это период утверждения марксизма, но там, конечно, была некоторая такая смешная ситуация, когда сначала полагалось, что вообще политической экономии социализма, в общем-то, и не нужно, поскольку политическая экономия — наука, изучающая капитализм. Раз капитализма нет, то, собственно говоря, и политэкономии нет места. Но потом эта точка зрения была пересмотрена, и начали писаться учебники политической экономии уже в рамках советского периода и для как бы советского читателя и советского студента. Что касается журналов, которые, на самом деле, являются неотъемлемой частью развития науки — без них трудно себе представить научное сообщество. Это, собственно говоря, способ коммуникации, один из способов коммуникации между исследователями. И вот с научными журналами дело обстоит тоже, дело обстояло в России тоже очень специфическим образом, а именно все научные статьи — об этом, собственно говоря, в свое время писал один наш очень известный историк мысли и, вообще, экономист, Андрей Владимирович Аникин — о том, что очень странно было видеть чисто теоретические экономические работы в журналах, в которых публиковались Герцен, Тургенев, Островский, Толстой и так далее. Фактически специализированных теоретических журналов в России не было. Но это не значит, что не было вообще экономических журналов, наоборот, их было довольно много: «Народное хозяйство», «Коммерческий мир», «Промышленность и торговля», «Вестник кооперации», «Вестник финансов» — эти журналы существовали. Ну, одни дольше, другие меньше, но тем не менее они существовали. Значительная часть журналов была создана как раз уже в начале XX века, но все эти журналы, большинство их подавляющее — это журналы, посвященные практическим вопросам, конкретной экономике. Что касается советского периода, то тут можно наблюдать продолжение этой журнальной эпопеи и достаточно быстрое увеличение числа специализированных журналов. И уже теоретические статьи публикуются в более профессиональных журналах, где уже нет места не литературе, но может быть место политике. Ну, например, журнал «Большевик» известный, который возник в 24-м году. Этот журнал, будучи центральным органом партии, публиковал, конечно, большое количество материалов, но и публиковал теоретические работы по экономической тематике. «Вестник Социалистической академии» — журнал, который публиковал очень много интересных работ, и так далее. То есть ситуация в этом смысле меняется, но мы, конечно же, понимаем, что наличие такого огромного количества, большого числа журналов и публикаций теоретических работ ни в коей мере не определяет содержание этих теоретических работ. Что касается западных журналов, то до сих пор существующие, очень влиятельные журналы, такие как «Quarterly journal of economics» или «Journal of political economy» — это журналы, созданные еще в XIX веке. Ну, «American economic review» — это 1911 год, а «Economic journal» — это 1891 год. И у истоков этого журнала стояли такие выдающиеся экономисты, как Маршалл или Эджуорт. Ситуация во Франции была нельзя сказать, что совершенно такой, но, в общем, похожей. В Германии тоже журналы профессиональные и экономические создавались. Хотя в Германии, в силу особенностей развития экономической мысли в Германии, ситуация была не столь как бы явной, чистой, как в Англии или в Соединенных Штатах Америки. И там и журналы охватывали более широкий круг вопросов — не только чисто экономические и теоретические, но и политические вопросы присутствовали. Теперь два слова о научных объединениях и организациях. Тоже мы видим с вами такую как бы странную или не странную, наоборот, естественную картину. Вольное экономическое общество в России было создано в 1765 году, а Американская экономическая ассоциация — в 1885 году, и она существует до сих пор. Британская экономическая ассоциация — это потом Королевское экономическое общество — было создано в 1890 году. Во Франции соответствующее, правда, общество было создано уже в середине XX века. Что касается России, то просто бум создания научных экономических организаций и институтов приходится на советский период. Это Комакадемия, соответственно, это институты РАНИОН — Российская ассоциация общественных наук... Российская ассоциация институтов общественных наук — с целым сомном институтов, в том числе и Экономический институт. Ну и считается, что годом создания Института экономики является 1930 год. Надо сказать, что почти все министерства, тогда наркоматы, во всяком случае самые влиятельные наркоматы — финансов Наркомат, земледелия — они обзаводились своими исследовательскими институтами, и, в частности, Народный комиссариат финансов обзавелся Институтом экономических исследований. И к нему перешел из Наркомзема Конъюнктурный институт, который был создан в 20-м году. Что хочу заметить — что Конъюнктурный институт, тематика которого уже совершенно ясно отражена в его названии, был создан в тот же самый год, в который было создано Национальное бюро экономических исследований в Соединенных Штатах Америки. И занимались они, надо сказать, очень близкой тематикой. То есть эта тематика — эконом-статистическая: исследование движения цен, проблем циклического развития экономики и так далее. И, смотрите, Институт исследования конъюнктур в Берлине был создан тоже примерно в это же время, в 1925 году. Несмотря на такие специфические условия, в которых оказалась русская экономическая мысль вот после революции, на самом деле некоторые процессы, например вот процесс профессионализации экономической науки, он продолжился. И шел в каком-то смысле хотя и с отставанием, но параллельно с процессами, происходящими на Западе. Далее мы с вами остановимся на некоторых теоретических и политико-практических вопросах, которые волновали российских экономистов в период начала XX века и чуть-чуть позднее. [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
