[ЗВУКОВАЯ_ЗАСТАВКА] [ЗВУКОВАЯ_ЗАСТАВКА] [ЗВУКОВАЯ_ЗАСТАВКА] [ЗВУКОВАЯ_ЗАСТАВКА] Приход к власти большевиков в 1917-м году означал провозглашение идей построения социализма в нашей стране и поставил политэкономию в совершенно новые условия. Но с точки зрения марксистской доктрины, я не буду вдаваться в эти подробности, связанные с обсуждением представления о социализме в марксизме, это отдельная тема, в данном случае мне важно только то, что политэкономия с самого начала воспринималась уже как некоторая техническая дисциплина, помогающая управлять хозяйственным процессом, который, хозяйственный процесс, естественно, опирался на национализацию, власть пролетариата и так далее. И, разумеется, вопрос о том, как организовать вот эту вот... вот этот единый хозяйственный комплекс, он был поставлен перед политической экономией, если угодно так сказать, хотя это уже никак не была политическая экономия в духе той, что была применительна к капитализму. Далее, жизнь, принесла некоторые уроки большевикам, и во всяком случае, после провала примитивной модели, которая воплотилась в политике военного коммунизма, и от этой примитивной модели пришлось переходить к более сложной модели, модели НЭПа, возникли дополнительные проблемы не только управления единой этой самой структуры — образ единой фабрики, но и регулирования того, что к этой фабрике непосредственно не относится. И поэтому проблема планирования, регулирования, управления приобрела более сложный характер. И перед экономистами встали новые задачи. Итак, перед экономической наукой были поставлены своеобразные, совершенно новые задачи, а именно: исходя из целей, которые определялись политическим руководством, реально партией, и опираясь на анализ ситуации, выработать рекомендации, которые могли быть воплощены в плане народного хозяйства. Естественно, каким образом строить планы, каким образом соотносятся между собой отчасти внешние цели, основанные на политических установках, и принципы научного анализа — вот это вот проблема, которая наложилась фактически на развитие экономической науки по крайней мере на это десятилетие, десятилетие 20-х годов. Еще один момент, который приходится в связи с изменением реальным, резким изменением политической ситуации, радикальным изменением политической ситуации — это потери, которые понесла экономическая наука во время гражданской войны и во время революции. Безусловно, многие специалисты уехали за границу, кто-то просто умер. Можно сказать, что Туган-Барановский и уехал на Украину, и очень быстро умер. Билимович, о котором мы уже говорили, уехал примерно в 20-м году. Струве тоже уехал в начале 20-х годов, Сергей Николаевич Булгаков тоже эмигрировал, то есть, на самом деле, учителя в значительной своей части уехали. И, собственно говоря, перед более молодым поколением встал вопрос о сотрудничестве с новой властью. На самом деле, этот вопрос очень сложный, и мы как-то, мне кажется, недостаточно внимательно относимся к этой проблеме. Ведь перед каждым человеком во время революции встал вопрос о том, он остается в России или он уезжает, и некоторые экономисты выбрали Россию. Почему? Они не понимали того, что будет, что может случиться? Конечно, никто не знает своего будущего. С другой стороны, как мне кажется, идея социализма была настолько привлекательна в русской интеллигенции, что лозунги большевиков, они, конечно же, отталкивали, но все-таки идея построения социализма, возможно, кого-то и могла отчасти с ними примирить. Но кроме того, как мне кажется, вопросы, которые были поставлены в связи с построением плановой экономики для экономистов-специалистов были очень интересными. Это были новые вопросы. Но, разумеется, вот то, что я сказала, это ни в коем случае не является полным объяснением того, почему многие остались. Разумеется, у каждого были еще и свои причины. Возникает вопрос: вообще, возможна ли экономическая наука в условиях тоталитаризма, в условиях идеологии политического давления и так далее. Ну, и вот на эти сюжеты, об этих сюжетах я хотела бы поговорить сквозь призму судьбы одного очень известного, одного из самых известных русских экономистов — Николая Дмитриевича Кондратьева. Он во многих отношениях — вот он, его судьба — являются знаковыми. С одной стороны, его судьба отчасти обычная. С другой стороны, и совершенно исключительная. С третьей стороны, она типичная для экономиста вот этого периода. Что я имею в виду? Я буквально два слова, два замечания сделаю по поводу его биографии, он из достаточно бедной крестьянской семьи. С трудом получил образование: сначала экстерном сдал за аттестат зрелости в гимназии, потому что не экстерном это было просто материально невозможно. Поступил в 11-м году в университет Санкт-Петербургский на юридический факультет, экономического, как я уже говорила, тогда не было. В ранней молодости, можно сказать, увлекся эсеровскими идеями, тоже понятно, потому что это проблематика земли, проблематика крестьянства, крестьянскому сыну это, конечно, очень близко. Окончил блестяще университет, учителя просто замечательные: Туган-Барановский, Лаппо-Данилевский, Ковалевский, Петражицкий — ну просто плеяда таких учителей, у таких учителей должны быть замечательные ученики, и так и было. И молодой человек в революционном вихре, в революционном вихре он делает такую, я бы сказала, общественную карьеру. Работает в земельном комитете, и там он пересекается с будущим своим коллегой — Александром Васильевичем Чаяновым, с которым пересечений будет потом еще очень много, и вот эта вот карьера общественно-политическая приводит его к должности, в наших терминах, заместителя министра продовольствия. Товарищ министра продовольствия в последнем Временном правительстве. И к моменту Октябрьской революции он вот, 25-летний человек, на такой должности. И тут начинаются, конечно же, страшные разочарования и потрясения. В общем, Октябрьская революция для него — тяжелый период, он ее не принимает, его арестовывают сразу, в 17-м году, его избирают в Учредительное собрание, Учредительное собрание, как вы знаете, разгоняется. Ну, в общем, такие самые-самые драматические события, и в результате он оказывается все-таки в 18-м году в Москве и уже занимается больше научной такой, научной деятельностью. Начиная в Всероссийском обществе льноводов, я упоминаю эту организацию просто потому, что он там себе нашел жену — Евгению Давыдовну Дорф, которая сыграла очень большую роль в его дальнейшей судьбе, и для нас, для исследований творчества Кондратьева сделала, я не знаю, больше всех, наверное. Но тем не менее он преподает в Тимирязевской академии опять же под крылом Чаянова, и в результате уже из Тимирязевской академии возникает Конъюнктурный институт в 20-м году, который, собственно говоря, он и возглавляет. И вот уже как директор Конъюнктурного института он становится очень важной такой фигурой экономической, которая вместе с сотрудниками института работает на массу советских органов в связи с созданием планов сельского... лесного и сельского хозяйства и первого пятилетнего плана, и так далее. Ну, надо сказать, что в конце 20-х годов в связи с изменением политической ситуации в стране его арестовывают. Он проводит полтора года в Бутырской и на Лубянской, получает 8 лет лагерей и начинает отбывать их в Суздальском политическом изоляторе, и в 38 году он расстрелян уже по другому приговору. Первый приговор был связан с так называемой деятельностью Трудовой крестьянской партии, в которую попали опять же тот же самый Чаянов и еще целый ряд аграрников. И не только аграрников, это было не так существенно — аграрник ты или не аграрник, но трудовая крестьянская партия должна была быть. И вот он был расстрелян в 38 году. Так изложена биография. Выглядит таким ну как бы черными красками... таким черными красками написанным конспектом, за которым не очень видно человека и его представления. Вот письмо, в котором он выражает свое фактически отчаяние по поводу того, что он лучшие годы жизни обречен провести в тюрьме. Ну, прежде чем как бы приступить уже к обсуждению его научного наследия, я хотела бы обратить ваше внимание на фотографию, которую вы видите сейчас на экране. Маленькая фотография. Ей 90 лет. Это настоящая фотография, подлинник. Ей 90 лет. Эта крошечная фотография может на самом деле служить очень хорошей зарисовкой к тому, что происходило в те годы. Эта фотография сделана в Америке, куда он был послан в 24 году в длительную командировку (не только в Америку: в Германию, Англию, Америку и Канаду) для изучения сельскохозяйственного производства. Потому что на самом деле сельскохозяйственное производство и возможности, связанные с рынком, с мировым рынком зерна... Советская Россия была экспортером зерна, и вот эта проблема всех очень интересовала. Николай Дмитриевич Кондратьев был откомандирован, несмотря на то что до этого в 20-е годы он был арестован, ну, в общем, как бы, тем не менее его ценность как научного сотрудника и как организатора соответствующих направлений исследований была признана. И вот он был послан в Америку. Значит, эта фотография... Отсюда мы делаем вывод, что в принципе контакты с мировой наукой, с миром, вообще, поддерживались. Они не полностью были отрезаны в результате революции, и кого-то посылали в научные командировки. Это первый момент. Второй момент: фотография, как вы видите, это половина фотографии. Кто же был на второй половине? На второй половине был Питирим Сорокин со своей женой Еленой, поскольку Николай Дмитриевич Кондратьев с Питиримом Сорокином дружил еще с доуниверситетских времен. Они примерно из одной области. Почему половина, да? Почему это полфотографии? В принципе, существует и полная фотография, но дело все в том, что эта половинка сохранялась мачехой Евгении Давыдовны, которая очень опасалась после ареста Николая Дмитриевича, что могут быть дополнительные неприятности, потому что он сфотографирован с Питиримом Сорокином, который эмигрировал и был к тому времени профессором Гарвардского университета. И вот она отрезала половину этой фотографии и, соответственно, ту половину уничтожила. А Евгения Давыдовна, видимо, была более смелым человеком и оставила эту фотографию, вот второй экземпляр фотографии. Таким образом, мы видим, что эта фотография еще нам показывает, в каком кошмаре и ужасе жили люди, что даже вот такая невинная, казалось бы, фотография могла вызывать опасения. Ну, возвращаемся к научному наследию Николая Дмитриевича Кондратьева, имея, конечно, в виду то обстоятельство, что его научное наследие оно как бы состоит из двух частей: это часть, написанная до ареста, и большая часть, написанная в тюрьме. И собственно говоря, как ни странно, наиболее теоретические работы были написаны как раз в политическом изоляторе, до тех пор, конечно, пока он мог там работать. Но там он мог работать. Это тоже одна из таких неожиданностей всего происходящего, то есть совершенно дикий процесс, абсолютно необоснованные обвинения. Хотя необоснованными они кажутся только с точки зрения какой-то объективной логики, а с точки зрения классовой борьбы, возможно, или с точки зрения политических каких-то установок они вполне, может быть, выглядят и достаточно обоснованными. [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
