[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] В 80-е годы XVIII века начинается целая цепь выдающихся публикаций, в которых, собственно, философия культуры и рождается как особая дисциплина. Вот список главных публикаций, к которому можно будет время от времени обращаться, и начнем мы, естественно, с работ Канта. И по сей день его третья «Критика» так называемая остается одной из самых главных работ в философии культуры. Иммануил Кант — один из самых великих философов Запада, а может быть, и мира. Мы о нем должны поговорить поподробнее, и я сразу должен предупредить вас, дорогие учащиеся, что большой занимательности в этом разговоре не будет. Это трудная работа, это то, что трудно понять и не очень просто представить. Но деваться некуда, мы должны это загрузить как бы в сознание, потому что от кантовских идей и от идей его ближайших последователей фактически зависит развитие последующей философии культуры, мы к ней будем просто не раз еще возвращаться. Поэтому придется поработать в таком несколько безвоздушном пространстве метафизики. Главные идеи Канта выражены в трех его главных произведениях, трех «Критиках». Кант очень кратко и удачно изложил эту проблематику в трех вопросах. Первый вопрос: что мы можем знать? Второй вопрос: что мы должны делать? И третий вопрос: на что мы вправе надеяться? Четвертый обобщающий вопрос по Канту может звучать так: что такое человек? Действительно эти три его знаменитых «Критики» отвечают на этот вопрос, и собственно, ответы повернули историю мировой философии в новом направлении. Вот несколько изображений и портретов Канта. Я выбрал те, которые, видимо, более достоверно передают его облик. Вот домик, в котором он всю жизнь прожил, в Кёнигсберге, ныне Калининграде. На всякий случай скажу, что домик — это не тот вот огромный замок, который наверху, а тот маленький скромный, который внизу. Вот довольно типичная для быта Канта картинка. Хотя мы знаем, что он жил как бы затворником, будучи при этом преподавателем университета, размеренной жизнью, подчиненной мышлению, но на самом деле достаточно часто Кант устраивал такие званые обеды. Он считал, что обязательной частью духовной жизнью должно быть вот такое общение, которые и древние греки любили. Они называли его «симпосион» — пир. Это был пир, где люди вот обменивались, приглашенные Кантом, разными мыслями, впечатлениями от путешествий, что для никогда не путешествовавшего Канта тоже было интересно. Вот рукопись великого мыслителя. А вот схема, с которой нам придется поработать непременно. Это важная схема, потому что Кант ее сам нарисовал, и в третьей «Критике» она представлена. Верхняя строка говорит о том, какие темы Кант считал центральными в своем творчестве и какие задачи. Во-первых, Кант рассматривает основные способности души. Во-вторых (мы сейчас идем слева направо по верхнему горизонту), во-вторых, он рассматривал, какие способности познания могут помогать способностям души решать их задачи. Третье: Кант открыл, что есть некие принципы работы познания, которые заложены в нашем сознании до всякого познания. Так сказать, чистые, не связанные еще с опытом принципы, но они не просто существуют до, но они как бы предопределяют, каким образом, в каком, так сказать, формате мы будем познавать. Кант назвал это словом «априори», то есть то, что действует до опыта. Априори бывает разное, вот есть априорные принципы и понятия, которые сами когда-то возникли на основе опыта, а потом уже командуют опыту, как ему проходить. А есть то, что Кант называл «чистое априори», то есть то, что, в принципе, всегда до любого возможного опыта, и то, что диктует опыту и задачи и способы его оформления. Еще у Канта для обозначения чистого априори было непросто произносимое слово «трансцендентальное». Сразу скажем, на всякий случай, что есть второе, крайне неудобным образом похожее на этот термин слово «трансцендентное». Путать их не надо, лучше сразу выучить их различие. Трансцендентальное — это словечко подлиннее — это то, что до опыта и предопределяет условия опыта, а трансцендентное — это то, что находится по ту сторону опыта, запредельное, так сказать. То, до чего мы не доберемся ни при каких опытах. Но это не значит, что это для нас не имеет значения. По Канту это достаточно важно. И вот четвертая ячейка этого верхнего горизонта говорит о том, что получается, если мы определенные априорные принципы применим, реализуя способности познания, к, в общем, решению наших познавательных задач. Или шире – к решению человеческих задач. Вот Кант расписал в этой таблице, что и как получается. Двинемся ниже. Способность познания, с которой, собственно, Кант начинал свои исследования. До Канта существовала, может быть, лет 100 настоящая такая битва сторонников рационализма и эмпиризма. Одни говорили, что все знание проистекает из опыта, а понятия придают форму тому, что мы извлекаем из опыта. Это вот эмпирики, у истоков которых известный нам Фрэнсис Бэкон стоит. Другая же партия говорила, что на самом деле, если знание, то оно должно необходимые связи содержать. А необходимые связи в опыте не содержатся. Они содержатся в разуме. Значит, мы из разума извлекаем законы познания и применяем их к опыту, то есть разум здесь первичен. Разум — это формы, которые наполняются более-менее случайным содержанием, но в результате появляется наука или знание. Возникает, правда, вопрос, и обе партии не могли примириться. Каким образом получается так, что природа, которую мы познаем, и понятия, с помощью которых мы познаем, они как бы совпадают, они могут гармонизироваться? Законы природы и законы мышления как-то вот гармонично повторяют друг друга. Здесь масса возникала парадоксов и антиномий. Кант предложил свое третье решение, которое, видимо, навсегда, так сказать, меняет характер спора. Кант выдвигает то, что во всех учебниках называют учением о активной способности познания. То есть наши знания не отражают то, что дано в природе, а оно порождает, структурирует свое же собственное будущее содержание, а потом, сформировав этот объект и предмет и породив его, оно его, собственно, в привычном смысле слова, познает. Ну вот эта строка объясняет, что происходит. Способность познания применяет чистый рассудок, то есть силу, которая имеет уже правила работы до всякого опыта. Априорным чистым принципом, с которым рассудок подходит к любой природе, является закономерность, по Канту. То есть заранее, не имея дела еще ни с какими фактами, мы можем предположить, что искать мы будем там закономерные сведения. Неважно, есть они или нет в том материале, с которым мы будем работать. Важно, что нам их надо найти. Если рассудок успешно поработает на основе принципа поиска закономерностей с материалом, то получится природа. Вот это для нас тоже важное понятие. Что такое природа? Докантовское мышление считает, что это то, что нас окружает и дано нам. А по Канту — это то, что мы конструируем в результате работы с нашими чистыми понятиями и формируем свой предмет. Здесь нам придется еще несколько таких сложных тем затронуть, чтобы понятно было, о чем будут спорить философы культуры в дальнейшем. Кант как бы выстраивает некое здание многоэтажное вот этого пути познания, но не пути, это не очень хорошо, здания, которое возводит, от знания на пути своей работы, что ли. Во-первых, наши априорные принципы сталкиваются с чувственностью. Чувства дают нам какие-то сигналы. Но тут Кант довольно сразу делает радикальную инновацию. Он говорит, что на самом деле и чувственный материал нам не дан, а мы его уже формируем. Это, можно сказать, революционный поворот был мысли. Раньше считалось, что форму задают понятия, а материалом являются чувства, мы с ними работаем. Да и сейчас как бы такой нормальный психологический подход к познанию примерно такую картинку рисует. По Канту, это не так. Точно мы можем сказать, что источник сигналов находится не в нас. Не мы его порождаем, иначе мы бы строили миры, какие хотим. А мы вынуждены реагировать на этот неизвестный нам источник. На вещи, которые нам непосредственно не даны. Кант их называем знаменитым словосочетанием «вещи в себе». На самом деле, это не совсем удачный перевод немецкого Ding an sich («вещь, как она есть сама по себе»), вот так было бы лучше сказать, но мы привыкли к такому переводу. Значит, есть вещи в себе, точно известно, что они есть, но абсолютно мы ничего не можем сказать, что такое «они есть», потому что контактируем мы с ними только вот через то, как чувственность откликается на этот внешний сигнал. Но зато чувственность активна, она на этот сигнал откликается так, что она задает ему формы. В принципе, здесь ничего такого драматически сложного нет, мы представляем же, например, что если мы смотрим в телескоп или в микроскоп на некий объект, то какие-то параметры заданы уже устройством оптики. И мы можем даже от этого отвлекаться и не обращать внимания на то, что предмет в каком-то смысле сконструирован микроскопом или радиоустройством, воспринимающим волны или еще чем-то. В сущности, чувственность есть такой инструмент, который задает параметры воспринимающему сигналу. Два параметра по Канту есть: это пространство и время. Это нам тоже пригодится для философии культуры. Опять же революционность поворота в том, что раньше, да и, между прочим, и после во многом Канта, пространство и время как свойства внешних предметов воспринималось. Кант же рассуждает довольно просто. Он говорит, что если бы это были свойства предметов, тогда бы нам могли встречаться предметы вне времени и вне пространства. А так как мы всегда заранее пытаемся расположить их вот в этой сетке координат, в этих формах, это значит, что эти параметры – это характеристика не вещей, а наших познавательных способностей. На самом деле это очень важно и для философии вообще и для философии культуры. Потому что Кант проводит жесткую границу между миром, как мы его воспринимаем, чувственным миром, и миром, как он есть сам по себе, это не одно и то же. Значит, чтобы воспринимать мир как он есть сам по себе, мы сконструировали набор его, так сказать, представляющих его фактов. Еще раз хочу подчеркнуть вот эту вещь, которую надо прочувствовать. С одной стороны, факты это не то, что человек порождает сам. С другой стороны, все формальные параметры этих фактов он создает, откликаясь на внешний сигнал. Поэтому чувственный мир в параметрах пространства и времени – это чистые формы восприятия внешнего сигнала. Но из этого, между прочим, следует то, что для философии культуры колоссальные последствия имело. А это значит, что мы не имеем права переносить наши заданные заранее вот эти форматы пространства и времени на то, что есть само по себе, то есть мир сам по себе может быть непространственный и невременной. Для XVIII века это был радикальный поворот, ведь все-таки сто лет философы старались как бы приблизить физику и метафизику, философию и науку и показать, что на самом деле все-таки, видимо, наука, имеющая дело с фактами природы, может и работу метафизики провести. И вот Кант по этой, может быть, двухсотлетней даже работе наносит страшный удар. Он говорит, что эта граница непреодолима, она есть, только не надо перебрасывать в тот трансцендентный мир, запредельный то, что мы здесь в этом мире сконструировали. Надо помнить об этой границе. На самом деле, я говорил только о первом этаже этого кантовского грандиозного здания, Кант это называет миром чистой чувственности. Но уже здесь, кстати, он в очень коротких текстах объясняет, почему может быть так, что возможна математика и геометрия. Почему они применимы к природе? В самом деле, вопрос и сейчас как бы такое непредвзятое сознание удивляет, вот числа и фигуры у нас в голове, а мир почему-то, в котором мы никогда не найдем ни числа, ни фигуры, а только физический объект. А мир почему-то им тоже подчиняется. Кант объяснил почему, достаточно просто на каком-то уровне. Он сказал, дело в том, что мы вот этими чистыми категориями чувственности, пространства и времени, уже оформили мир, который нам дан, и поэтому то, что там мы видим, а познаем потом числа и фигуры, это заложено в процессе его конструирования. На всякий случай тоже надо помнить, что слишком наивно этот процесс нельзя понимать. Отдельный человек ничего не конструирует, он уже существует в готовой, более того, в очень активно работающей системе, и для того чтобы в эту систему встроиться, надо как бы приостановить стихийный процесс соединения форм и, так сказать, фактов, и внести туда какие-то новые настройки. А, что называется, по умолчанию, работают настройки, которые отдельный человек не осуществляет, они уже даны какой-то длинной историей контактов человека с природой. Ну и вот, значит, если мы располагаем чувственные факты в чистой форме пространства, появляется геометрия, то есть мы можем опознавать сами по себе невидимые геометрические фигуры на материале, как бы проецируя на экран, так сказать, чувственный материал. Получается геометрия. А если мы применяем чистое время к потоку чувственных сигналов, то появляется способность выстраивать ряды чисел, то есть арифметика. По Канту, значит, получается так. Но непривычным образом и геометрия, и арифметика оказываются областью чувственности. Для Канта это тоже очень важно, потому что мы на самом деле эти объекты видим как единичные, а вот чтобы помыслить их, мы должны применить уже сюда понятия. И вот это, значит, второй этаж кантовского здания теории познания. То есть у нас есть система чистых понятий. На самом деле они тоже не из опыта проистекают, а это структура нашего собственного рассудка (forstand). Он так устроен. Почему? Это мы с вами, к счастью, имеем право не рассматривать, это очень сложно. Мы просто принимаем как данное то, что есть устройство рассудка, которое заранее готово применить себя к любому материалу и опыту. Собственно говоря, знания появляются только в одном и только в одном случае, когда мы чистые понятия соединяем с фактом опыта. Опыт это наш контакт с реальностью как бы. И вот тогда возникает синтез, то есть связь понятия с группой фактов, с одним фактом. Если эта связь удачная, то, в общем, это закрепляется, как научная какая-то модель для большой группы фактов, и она работает, она объясняет. Отсюда же ясно, что, как только мы выйдем при помощи наших же понятий за пределы опыта, никакого знания мы получить не можем, потому что там понятия будут как бы из самих себя что-то продуцировать. Это возможно. Но это не значит, что мы получим научную информацию, знания. Слово «информация» Кант не употребляет, но рискнем его употребить. Ну, а Кант считает, что наши понятия все-таки хотят знать целое. И они имеют право выйти за пределы опыта, чтобы хотя бы спроектировать мир возможного целого. Кант считает, что это можно делать и даже нужно, потому что, если мы не будем это делать, то рассыпется даже наш мир науки. Должна быть такая точка, где все нити как бы связываются в один узел. А эта точка — то, ради чего, собственно, познание работает. Оно хочет знать предельные смыслы мира. С точки зрения Канта, мы их никогда не узнаем научно — опыта нет, но зато мы должны на них ориентироваться, это ориентиры предельные. Это нам тоже с вами крайне пригодится впоследствии. Вот когда понятие выходит за пределы опыта, чистое понятие, оно превращается в то, что Кант назвал словом «идея», платоновским словом. Кант это сознательно делает. Только он, в отличие от Платона, не считает, что идеи могут быть элементом нашего реального познания. Это идеальные конструкты, на которые направлено наше знание. Тем не менее, они очень важны. Идея, например, единства мира: никогда мы научно не узнаем не только каким образом мир един, но и вообще един он или нет. Тем не менее, это наша идея, без которой мы не обходимся. Никогда мы не узнаем, есть ли Бог или нет. Но вот по Канту чистый наш разум должен предполагать такую цель познания. Никогда мы не узнаем, свободен человек или нет, если мы говорим о познании именно, потому что познание нам дает только явления, а в явлениях все связано принципом закономерности или, если угодно, причинности. Но тем не менее, не предполагать, что свобода есть, мы тоже не можем. Тогда мы с вами исчезнем, растворимся в этом мире. Вот я перечислил эти три идеи, которые являются предельными ориентирами для познания. И это, значит, тоже для нас довольно важная информация. И на всякий случай скажу, что когда рассудок выходит за пределы опыта, он называется Кантом уже по-другому, он называется разумом — Vernunft, а не Verstand. И это тоже весьма существенно. Вот как бы третий высший этаж нашего познания — это то, где превращаются наши понятия в идеи. Но там, правда, исчезает научная информация. Вот по Канту то, что мы можем знать. Но дело в том, что... Еще одна революция кантовская. Дело в том, что человек живет не только в мире, где даны явления, и мы хотим их познать, но и в мире, где мы действуем. Кант считает, что есть две и только две реальности настоящих: это когда мы действуем, чтобы познать, и когда мы действуем из принципов самого действа. Мы сами решаем, что и зачем делать. Чаще всего люди опираются при этом на знания, но поскольку процесс знания бесконечен, а действие надо осуществлять здесь и сейчас, то, в общем, Кант делает такой вывод, что наша способность действовать не зависит от способности познания, хотя все время старается на нее опираться. Тем не менее, когда мы действуем, мы особый принцип выдвигаем, принцип, на котором мы решаем действовать. И здесь Кант тоже, естественно, пытается найти чистый принцип, так же, как у нас были чистые принципы по познанию, должен быть чистый принцип действия. И заранее мы уже с вами понимаем, что этот принцип не может проистекать из познания. Он должен быть автономным как бы, самодостаточным. Еще раз подчеркну, это тоже для нас очень важно, что вот по Канту, стало быть, люди существуют в двух реальностях: реальность действия, где они определяют сами себя, хотя, конечно, они зависимы от природы, бесконечно зависимы от природы. Они сами являются частью природы как организм, разумеется, Кант это понимает. Но когда мы действуем, мы можем выключить все эти формы зависимости и поступать не потому, что мы от чего-то зависим, а потому, что так надо нам поступать. Есть, конечно, такое известное всем основание для действий, как «хочу» и «не хочу». Но Кант говорит, что это как раз присутствие у нас природы, когда мы чего-то хотим или не хотим, чаще всего. А вот если я могу щелкнуть выключателем и блокировать вот это требование «хочу — не хочу», а поступить не потому, что я хочу, а потому что надо, хотя эмоционально, чувственно я, может быть, даже не очень этого хочу, вот тогда появляется чистая способность человека действовать из самого себя. Кант здесь очень решителен, он говорит, что это именно другая реальность. Причем настоящая. И вот здесь тоже возникает вещь удивительная, которая самого Канта, кажется, удивляла, если внимательно почитать тексты. Кажется, его ошеломило то, что мир, который мы всегда считали реальным, оказался на самом деле в значительной степени идеальным, а мир, который мы считали идеальным, оказался самостоятельной реальностью. Что я имею в виду вместе с Кантом? Нормальное человеческое сознание считает, что вот есть реальный мир – природа вот, очень такая реальная, материальная. Есть мир наших представлений, желаний, целей — вот это вот мир идеального. Это субъективный мир, когда мы, в отличие от природы, еще что-то свое придумываем. Так вот Кант вывернул это все наизнанку. Мир природы, он во многом идеален, потому что мы его формируем, вставляя идеальные формы: пространства, времени и понятия. А вот мир свободы, которая позволяет нам действовать исходя из самих себя, он как раз совсем не идеален, потому что он порождает реальность, независимую от природы. Здесь не может быть, если угодно, иллюзий и фантазий, потому что мы делаем то, что мы делаем. Чуть-чуть мы затрагивали эту тему, когда с вами о Вико разговаривали. В одном единственном случае человек точно соединяет идеальное и реальное: когда он сам порождает продукт. Ну вот Кант здесь идет значительно дальше. Он говорит: и правда, человек, независимо от знаний, природы, может существовать в реальности, где сам определяет себя. [МУЗЫКА] [МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
