[ЗВУК]
[ЗВУК] [ЗВУК]
Сделаем хронологический шаг назад и отступим
опять к началу XVIII века, и поговорим об итальянской и английской мысли.
Собственно, вклад Италии в наш сюжет — это теория
одного единственного мыслителя, но это настоящий гений,
которого можно считать отцом и философии культуры и культурологии.
Джамбаттиста Вико.
Неаполитанский философ, который в 1725 году выпустил
книгу «Основание новой науки» — «Scienza Nuova» — так он и назвал эту науку,
прекрасно осознавая, что это действительно новая гуманитарная дисциплина.
Вот ключевые идеи Вико.
Первая идея,
которая полемически заострялась им, как спор с Декартом.
Декарт, как мы помним,
выводил все виды рациональной деятельности из первичного акта,
из самосознания, «когито», как это сейчас мы называем.
И этот акт самосознания, по сути дела, показывал,
что принципы рассудка изначально заложены в нашем сознании,
поэтому наукой рациональной можно сделать знания о любом предмете.
Не нужна специальная какая-то гуманитарная наука,
для того чтобы понять, как устроено общество там или искусство.
Это очень радикальная рационалистическая модель,
и с ней боролись только скептики, которые говорили, что ну, не все так однозначно,
и что надо учитывать роль эмоций, а Вико выступает с других позиций.
Он говорит, что, на самом деле, существует два типа разума.
Один из них основан на естественнонаучном описании фактов.
Он считал, что это картезианский путь.
На самом деле не все так просто, и мы сейчас не будем решать, кто из них прав.
Нам важно, как это мыслил себе Вико.
Декарт совсем не так простодушен.
Так вот, естественнонаучное познание берет явление,
феномены и как бы извне их описывает при помощи рассудка.
Тем самым они становятся как бы отчужденными от человека, но зато,
как бы, рационально описуемыми.
Как ни странно, вот такой способ мышления Вико считал приблизительным.
И сейчас эта мысль шокирует.
Как же так!
Естественные науки являются науками приблизительными.
Да, говорит Вико, потому что они описывают не то, что есть, а то, что нам является.
То есть мы видим часть реальности данного в феномене и описываем при
помощи нашего в общем-то субъективного рационального аппарата.
А есть второй тип разума, это знания, которые являются точными,
и здесь мы опять с изумлением разводим руками.
Оказывается, гуманитарное знание является абсолютно точными.
Почему?
Да потому что здесь нет разницы между тем, что явилось в феномене и не явилось.
Когда мы имеем дело с делами человеческими, мы имеем дело с тем,
что сделал человек.
Человек не может сделать природу, но именно поэтому он ее не знает.
Но он является источником всех своих действий.
Он знает, что и зачем делает.
И поэтому он имеет дело не с явлением невидимой сущности,
а прямо с самой сущностью.
Истина, говорит Вико, это то, что мы сделали сами.
И, значит, мы точно знаем, что это такое.
«Верум эст фактум» (Verum Est Factum) — по латыни это звучало у него.
То есть, «истинное — это произведенное».
Кстати, здесь звучит еще одна свежая и революционная мысль о том, что,
по сути дела, в культуре мы имеем дело не с отражением каких-то объективных форм,
а с творением того, что раньше не было.
Это очень дерзкий, дерзкий ход мысли.
И один из аспектов этой мысли, то, что мы несем
ответственность за культуру, потому что именно мы ее и делаем.
Разумеется, Вико понимает, что мы не всесильны.
То есть, когда мы делаем одно, может получится другое или мы сами не понимаем,
допустим, что мы делаем.
Но в той мере, в какой мы не понимаем,
это и не является предметом гуманитарной науки.
Это предмет как бы вторжения, скорей,
этой непрозрачной природы в нашу деятельность, а вот там,
где мы сознательно ставим себе цель, и ее осуществляем, мы находимся
в самой реальности, а не в видимости, но именно поэтому, значит, ее можно изучать.
Она прозрачна.
И Вико предлагает новую науку, которая изучает не видимую часть природы,
а абсолютно прозрачные модусы нашей деятельности.
Следующая инновация.
Она не такая дерзкая, но достаточно радикальная.
Он предлагает рассмотреть всю
историю как смену определенных циклов.
Это совсем не новая идея.
С античных времен, как мы знаем, она уже существовала,
но эти циклы соединяются таким образом, что они,
во-первых, представляют собой естественное и закономерное прохождение пути,
то есть, культура обязательно будет эволюцией, она,
по сути дела, никогда не
бывает стабильным существованием в какой-то очень устойчивой нише,
к чему стремились античные творцы культуры.
И, наконец, самое главное, что каждая эпоха внутри вот этого цикла
создает свой такой большой абсолютный стиль всего, что в ней происходит.
Вот это уже новая свежая идея.
То есть, оказывается, вот этому духу эпохи подчиняется все,
что бы мы ни делали: логика, стиль, оформление,
базовые эмоции, картина мира.
Это, в общем, исходными формами эпохи создается.
Здесь нет фатализма, хотя любимое словечко Вико — это Провидение.
Здесь скорее, наоборот, он слову Провидение придает не фаталистический
смысл, а смысл, если угодно, закона истории, который просто заложен Богом в
культуру и историю, и он работает уже без вмешательств Бога.
Вот как выглядит этот цикл: первая эпоха всякого
развития — это эпоха богов; вторая эпоха — эпоха героев; и третья — эпоха людей.
Эпоха богов — это дикое состояние человеческой культуры,
когда люди управляются, как бы, более просвещенной своей частью извне,
а эта просвещенная часть — это жрецы, просвещенные богами.
То есть это теократия, коротко говоря, когда непросвещенные
массы управляются жрецами при помощи мифов.
Уже здесь мы должны отметить еще одно открытие Вико.
Он считает, что совершенно необязательно
сводить ценности культуры к каким-то рациональным,
которые могут показаться высшими плодами.
Они не выше, они исторически востребованные, но это не значит,
что они являются высшими.
Вико один из первых, а, может быть, и первый сказал,
что такой же полноправной частью культуры является миф, фольклор,
фантазия, предание, и особенно важен язык.
Пожалуй, это вот революционное движение мысли.
О культурообразующей роли языка говорили еще во времена Фрэнсиса Бэкона.
Вспомним теорию идолов.
Но Вико говорит о том, что язык это не то,
что создает иллюзию, которую разум разоблачает.
Это то, что создает картину мира.
То есть базовые картины мира создаются языком.
И поскольку нет универсального языка, есть национальные языки, то и надо изучать а)
культуру, уже заложенную в языке и высвеченную в первую очередь в литературе.
Литература и есть как бы такая очищенная форма мифа.
Это тоже очень смелый ход мысли.
Пожалуй, только XX век реализовал эту программу.
Итак, вторая эпоха после эпохи богов — это эпоха героев.
Откуда берутся герои?
Это люди, которые теперь идеалы, представленные жрецами,
сделали своими собственными.
Моральные, религиозные идеалы, которые сделались их личными принципами,
и они, как настоящий рыцарь, защищают их, защищают силой.
Преимущество этой эпохи в том, что это уже эпоха индивидуумов определенных.
Недостаток эпохи в том, что она агрессивна, потому что, так сказать,
аристократия героическая держится за счет готовности применить оружие, несомненно.
Воспитывается определенный тип личности.
Со временем, благодаря тому, что люди становятся вот такими воюющими
ради идеалов, общество становится все сильней, все богаче.
Здесь такая вот заочная перекличка Ибн Хальдуна и Вико может быть усмотрена,
хотя, конечно, Вико, скорее всего, не знал о его учении.
Ну и вот общество становится богаче, но, значит, в каком-то смысле слабее,
более изнеженное, более гуманное и менее склонное отстаивать свои идеалы.
Появляется эпоха людей, и здесь уже не аристократические
республики или царства появляются, а именно демократическая республика.
То есть во многом торговые и финансовые даже олигархи, верхушка имущественная,
которая настроена на мир, компромиссы, торговлю, благополучие.
Характерно, что Вико, в общем,
не старается расставить знаки «плюс» и «минус».
Он говорит, что у каждой эпохи свои преимущества, свои недостатки.
Неизбежной является только динамика: уж если этот ритм задается,
то он идет дальше.
Хотя трезвый Вико подчеркивает, что,
в принципе, культура не предопределена существовать,
по всей этой матрице как бы проходя путь, она может не состояться,
она может умереть, застыть, она, правда, тогда выпадает из истории.
То есть фатализма, подчеркиваю, нет, а есть представление о некоем законе,
который, если работает, то работает,
но может при каких-то обстоятельствах быть выключенным.
Это, конечно, тоже очень такой новый и довольно
наукообразный подход к изучению культуры.
Новая наука и революция, осуществленная Вико, надо прямо сказать,
остались как бы вот невостребованными.
XVIII век о нем почти не знал, хотя люди,
которые искали новых форм мысли, они, в общем, слух о Вико до них доходил.
Фактически Вико заново открывают
в 20-е годы XIX века во Франции и в Германии.
Во Франции это великий историк Мишле, который был восхищен этой теорией.
А в 60-е годы о нем узнают в России.
Ну и при том, надо сказать, что, скорее,
XX век по-настоящему оценил прорыв и революционную новизну этого учения.
Тем не менее мы в нашей дорожной карте отмечаем 1725 год.
Наверное, это год рождения и философии культуры, и культурологии.
Теперь мы перебираемся с континента на остров.
Британская мысль, которая достаточно своеобычна,
но ее философия культуры, пожалуй,
не менее была влиятельна для эпохи Просвещения, чем французская.
Мы начали разговор этот с сюжета о Фрэнсисе Бэконе.
Теперь сделаем прыжок в начало XVIII века.
Дефо, который вроде бы не философ и не мыслитель,
известен он нам как автор книжки про Робинзона Крузо, но,
надо сказать, что книга эта была одной из самых читаемых в
XVIII веке и по тиражам сравнима была с тиражами Библии.
Берем себе это на заметку и заметим,
что на самом деле «Робинзон Крузо» — это культурфилософия,
несомненно, которая очень много говорит о настроениях мыслях того времени.
Что такое «Робинзон Крузо»?
Это человек, который выброшен из цивилизации, и с нуля, из ничего,
можно сказать, хотя там кое-какие обломки культуры сохранились,
он заново создает вокруг себя культурный мир: и материальный,
и, если угодно, культурный, и даже социальный,
и даже налаживает с аборигенами культурный контакт — это сюжет с Пятницей.
Современники были потрясены вот этим сюжетом,
который доказывал литературным образом,
что в человеке заложен как бы такой программный эмбрион культуры,
что он будет развивать эту модель независимо от среды,
что это является его естественной как бы и эмоциональной,
и рациональной мотивацией поведения.
А мы вспомним, что французы очень часто говорили о том,
что именно среда все-таки побуждает развивать культуру, а не личный импульс.
Надо сказать, что в арабской культуре существовала такая робинзонада.
Средневековый арабский мыслитель Ибн Туфейль написал повесть об Ибн Хайе,
некоем благородном юноше, который тоже попадает на необитаемый остров и,
в общем, тоже создает как бы, как Адам или как Робинзон,
культуру, исходя из врожденных идей и импульсов.
Но эта повесть Дефо вряд ли была известна.
Свифт, которого мы тоже можем зачислить в штат философов культуры,
потому что его произведения пронизаны культуркритикой,
— это как бы такая негативная форма философии культуры.
Мы так же как и Робинзона,
так и Гулливера привыкли героями мира, так сказать, детской литературы считать.
Это очень взрослая книжка, очень философская, и она повествует о том,
что есть вообще человек как идеальная некая норма,
и наличие такой нормы культурной показана именно тем,
что он оказывается в виртуальных мирах лилипутов, великанов.
Совсем необязательно эта идеальная как бы норма человека является и лучшей.
Оказываясь в стране,
попытаюсь сейчас это правильно произнести, гуигнгнмов,
то есть благородных и воспитанных лошадей, которые лучше,
чем человек, он тем не менее все-таки остается как бы человеком, точкой отсчета.
Это одна из любимых идей английских мыслителей о том,
что есть как бы система координат,
в которой точкой отсчета должен быть человек, и смысл культура имеет,
когда мы берем вот этот здравый канон и здравый смысл и,
исходя из него, объясняем разные миры, может быть, даже высшие.
Когда Алиса попадает в Зазеркалье, в страну чудес, по сути дела,
она функционально выполняет вот ту же роль Гулливера, роль точки здравого смысла,
которая может оценивать самые разнообразные модификации,
собственно говоря, приключения той же человеческой природы.
Но чтобы было многое вариативно, необходимо признать коренную природу.
Слово «природа» здесь очень важно, потому что это не разум именно,
а некая изначальная человеческая природа.
Свифт, правда, заострен на то, чтобы показать, какие уродливые формы может
приобретать культура, в том числе он высмеял интеллектуальную культуру лапутян,
и это не только этика схоластики, но и современная ему культура,
религиозные споры и многое, многое другое.
Надо сказать, что культуркритика свойственна английской философии культуры.
Один из лейтмотивов, мы это сейчас увидим, это стремление
разоблачить агрессивные абстракции, которые подчиняют себе человека.
Перейти к живой природе, к опыту от мертвых схоластических абстракций.
Но это был импульс Фрэнсиса Бэкона уже, мы видим.
[МУЗЫКА]
[МУЗЫКА]
