[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Несколько слов о Гесиоде. [БЕЗ ЗВУКА] Тоже два главных его произведения – «Теогония» и «Труды и дни», два типа дискурса о культуре дают нам. В «Теогонии» рассказано о том, как из хаоса получился космос. Это любимый греческий сюжет культурный. Главная как бы их ценность была – это прекрасный, благоустроенный мир, который дает место себе и человеку. И вообще динамика перехода от хаоса к космосу – это и был главный объяснительный механизм культуры. Гесиод на уровне рассказа о богах рассказывает, как сначала был первичный хаос. Хаос, на самом деле, это у Гесиода не беспорядок, а это в плотном континууме раскрывающаяся дыра, провал, зияние, и это как-то описано несколько драматично, потому что этого не должно быть, надо заполнить вот этот провал, и его заполняет бесконечная цепочка порождений божественных. Первый бог, который возникает во время вот этого, если угодно, большого взрыва внутри континуума, разверзания хаоса, возникает Эрос. Что делает Эрос? Он изо всех сил хочет сжать вот это место, опять вернуть изначальное, как бы правильное состояние. Ну и дальше Эрос действует на протяжение всей «Теогонии»: как только появляется нечто, Эрос начинает это соединять с другим, с чем попало буквально. Сначала этот безумный хаос соединения всего со всем, потом возникают все более и более селективные конструкции, появляется мир богов и, в конечном счете, прекрасный Олимп. Это уже уравновешенный, стабильный мир, в каком-то смысле заполнивший данный хаос. Чем это не культура философии? Вполне, конечно. В поэме «Труды и дни», в нее включен сюжет истории культуры, рассказ о смене эпох: боги создают людей, как часто тогда это представлялось, как некую свою игрушку, которая украшает мир. Сначала это была эпоха золотая, где люди жили и, получая все даром, жили вполне праведно. Потом нарастает как бы эпоха их некоторой корысти и самодеятельности, мир становится худшим, серебряным, следующий цикл – это медный мир, и Гесиод обозначает принцип распада этих миров, потому что все более и более самоволие из самонадеянности у людей появляется. Потом четвертый мир, немножко неожиданно и нелогично, это мир людей, которым Гесиод восхищается, – это век героев. Скорее всего, так получилось, потому что Гесиод писал поэмы для людей, которые были наследниками этой культуры. Именно этот век героев и героической мифологии греческой описан. Это мир людей, которые как бы восстанавливают моральный статус через свою рыцарскую воинственность. Но именно то, что они это делают так, через войну, в конце концов, губит и век героев. Война – это жестокость, насилие. Появляется век железный, а это уже конец, это век, где нет морали, где нет совести, где все вырождается. Гесиод считает, что он живет в этот ужасный железный век, и вот здесь обозначены последние строчки этого писания, где сказано, как боги покидают наш мир, закутавшись в плащи. Поскольку совесть и стыд утрачены, то железный век – это царство зла. Но это, кстати, тоже важная философема культурная, потому что многие греки, как и Гесиод, переживали свой мир как мир богооставленный. Для нас это вообще мир цветущей культуры, белоснежных статуй, пятого-десятого, а греки считали, что они выпали из мира, вот они как бы оставлены богами и вынуждены сами делать все: мир смыслов, культур, соединение общества в целое. Это было драматичное переживание цивилизационной катастрофы, которое, между прочим, на Западе так и осталось дежурным переживанием, у них все время закаты, все время катастрофы, а Восточный мир, он все время ощущает себя замечательным, благополучным под руководством наилучших и мудрых вождей. Ну вот, тем не менее, этот катастрофизм очень стимулировал культурное творчество. И здесь с этим связана важнейшая греческая идея о том, что боги ушли на Олимп, но они оставили следы своего присутствия. Содержательно их нет, а формально вот как бы отпечаток богоприсутствия есть. Что это? Это разум, это речь, это красота, это добро. Все эти вещи, которые человек обнаруживает как духовные формы, все это – следы богоприсутствия, поэтому человек может как бы отчасти восстановить эти смыслы. У греков немало было таких вот историко-культурных мифов, я не буду их все излагать. Ну, скажем, в поздней редакции известный миф о том, каким образом был растерзан титанами злыми Дионис, говорит о том, что растерзанный Дионис потом в конечном счете должен быть собран, а Зевс спасенное и припрятанное сердце вставит вот в эту собранную систему дионисовского тела, и бог, юный бог, наследник, воскреснет. Вот этот дионисийский миф о том, что люди должны сделать, а напоминаю, люди, откуда они взялись: бог, испепелив титанов, из этого праха слепил людей, то есть они несут в себе частицу Диониса, но и в основном это титанический прах, который влечет их к нечестию всяческому. Так вот такая культурная должна была быть эсхатология, которая, как говорила дионисийская религия, предлагала людям в себе культивировать дионисийское и собрать его по определенным способам и законам в целое. Правильно собранное общество – это и есть почти уже воскрешенный Дионис, ну а следующий шаг сделает Зевс уже. Вот как бы вот картинка того, как люди могли мыслить в это время, озадачив культуру. Хотя в целом принято считать, что греки представляли мир как стабильный, а значит, по большому счету, культурная ниша уже есть, ее нужно просто обустроить и не нужно ее ломать и вырываться в какие-то другие миры. Хорошо показывает, как драматично переживали вот эту спонтанную активность культурную греки, которая не очень разрешена богами. Вот хорошо показывает несколько строчек из трагедии Софокла «Антигона». Здесь они приведены. Софокл говорит о том, что есть на свете много чудес, но человек чудесней всех, самое удивительное. Чудесный не в смысле, между прочим, здесь... коннотации не такие, что замечательно чудесный, а что-то поражающее, с оттенком шокирующего. Вот там перечислено, что он делает: он зимой плавает через море, для древних это как космическое путешествие было, управляет кораблями, взрывает, значит, килем корабля море, что тоже, в общем, как-то насилие над природой, год за годом мучит он землю, пашет ее плугом. Вот это слово «мучит» я выделил цветом, потому что не совсем гармоничное отношение к природе. Все-таки человек, меняя порядок, совершает какой-то грех, поэтому древние вечно приносили жертвоприношения и извинения всем богам и богиням, нимфам, которые существовали в этом месте. Считалось не очень хорошим даже, когда трудовое нарушение порядка происходит. Вот Софокл он как бы восхищается человеком: мысли его быстрее ветра, «речи своей научился он сам», довольно интересная такая позиция, то есть это не дар богов, а приобретение. К речи греки, мы знаем, относились как к совершенно, так сказать, культовому феномену. Вся культура была построена на культуре речевого общения, риторической культуре. Это было медиапространство главное, но вот, оказывается, этому научился сам человек, нашел массу средств приспособиться ко всему, но кроме смерти, которая над ним властвует. Антистрофа два говорит, каким образом она это делает: хитрость. Мы об этом уже говорили. Хитрость и искусство. Искусство, по-гречески, – tehne, тоже здесь коннотация вот соответствующая, это ноу-хау, техническое, умение изменить что-то, что не делает природа. Хитрость и искусство tehne, потом философ Демокрит добавит сюда еще mehane рядом с tehne, то есть на самом деле mehane – это не механика, а тоже хитрое изобретение, придумка какая-то. Значит, вот греки видели свою культуру как такое техническое ухищрение с сомнительным этическим таким, может быть, смыслом. В момент расцвета греческой философии, примерно к эпохе Сократа возникает несколько направлений, которые мы можем как бы прочертить. Некоторых философов, первых, называют досократиками. У них была своя философия культуры, это ничто иное, как описание космоса, который внутри себя имманентно содержит разумное начало, а человеческий разум – это просто отражение этого космического разумного. Довольно сложная философия культуры там. Ее можно как бы, достраивая до целого, представить как, именно как связную теорию: иногда миром управляет логос, иногда разум, а иногда, как у Анаксагора, конечно, миром правит ум, говорит он, но человек почему разумен? Потому что у него есть рука, говорит Анаксагор, не мозги, ну, древние греки мыслили не мозгами, а диафрагмой, как это им представлялось, хотя была и версия мозгов тоже. Но Анаксагор говорит, что ни при чем тут ни мозги, ни диафрагма, – рука, потому рука именно есть тот инструмент, который хаотическому материалу придает космические структуры. Сократовский поворот разделил философию на две части: одни считали, что человек есть часть космоса, другие же говорили, что человек все-таки отделен от мира, отделен от мира и познать космос он не может, это дело Бога, а вот познать себя может, и Бог даже ему, может быть, это и поручает. И вот тут возникает впервые мысль о внутренней культуре, так сказать, человека, которая выражается, скорее, в социальном и моральном, но не в благоустройстве окружающего мира. Вот Сократ придерживался такой точки зрения. И в это же время возникает, если угодно, такое третье направление – это люди, которые профессионально были преподавателями, ну, мы бы сейчас сказали, преподаватель гуманитарных наук или даже уже репетитор, который готовит молодежь к политической карьере. Для чего нужны были те науки, которые мы сейчас называем гуманитарными? В первую очередь, риторика, конечно, ну и отчасти философия. Политическая деятельность всегда, прямо скажем, это навязывание своих, так сказать, программ другим. Вот эти первые греческие репетиторы, их назвали софистами – тогда это слово звучало хорошо, то есть мудрые люди – эти софисты как раз учили таким технологиям навязывания того мира, который я предлагаю, другим людям. В каком-то смысле политтехнологами значит они были. Но хороший политтехнолог должен был быть оратором, художником, философом. Софисты были не злодеями, они считали, что так вот и нужно поступать. Дело в том, что весь мир устроен так, что нет единого целого, а есть разные культурные миры. Вот боги что делают? Они создают творчески вокруг себя культурный мир, это мир богов, но они позволяют это делать и людям, которые тоже вокруг себя создают культурные миры, и это очень хорошая деятельность. Мир получается, мы бы сказали, плюралистический, многообразный, интересный. Значит человек должен создавать культурный мир и остальных к нему подключать, но этому и учили софисты. Однако составной частью такого мировоззрения было представление о том, что все в мире относительно. Это очень хорошо, но тем не менее все относительно. Нет объективной природы, а есть множество субъективных миров, которые взаимодействуют. Ну и прекрасно, говорили софисты. Наш, говорили они, греческий мир большой – это и есть множество полисов, которые друг с другом взаимодействуют, как правило, не воюют, а торгуют или общаются. Вот таким и должен быть мир в целом, таким он задуман богами. Софисты – первые и настоящие философы культуры, причем очень радикальные. Только к концу XIX века Европа повторит такую модель, потому что это картина открытого мира с сетевыми, так сказать, связями субъективных культурных миров, очень дерзкая конструкция. Она, правда, может, не всегда прямо проговорена, но она видна, и один из главных софистов вот говорит, что «человек есть мера всех вещей». Не то чтобы мир – это хаос и полная относительность, нет. Это системный мир, но главное, что точкой отсчета является человек, а людей много. И вот человек есть метрон, мера всех вещей, он задает эту структуру, но и больше ничто ее не задает. Горгий, один из главных софистов, вот здесь в приведенном фрагменте воспевает эту культурную деятельность, не буду цитировать фрагмент, но мы видим, с каким пафосом говорится об этой способности: создать мир изобретений, который ни природа, ни боги вместо человека делать не будут. Вот еще один феномен, на который, может, имеет смысл обратить наше внимание. В истории Фукидида, во второй книге он приводит речь Перикла во время погребальной церемонии. Павшие воины воспеваются Периклом. Написал ли эту речь Перикл или ее реконструировал Фукидид, в конечном счете, нам не важно, важно, что здесь Перикл дает культурологический анализ типа культуры афинской, это очень интересно. Мы у историков греческих или, так сказать, людях, описывающих разные вещи, логографов так называемых, мы видим, что они описывают путешествия, приключения в других культурах или нравы других людей. Историки любили это описывать, и уже у древних историков проявляется такой мотив, что вот наш мир что-то потерял из-за своей культуры, а другие миры более нравственные, более близкие к природе, более цельные. Так Ксенофонт описывает персов, позднее Тацит так будет описывать германский мир, примитивный, но зато как бы морально здоровый, и так далее, и так далее. Вот такие описания встречаются достаточно часто, но речь Перикла – это первая попытка объяснить, что вот есть культуры, устроенные именно таким образом, что есть такие ценности и мы их должны хранить. Дальше я привожу этот фрагмент, который вы можете прочитать. Это всего лишь часть этой речи, но здесь видно, в каком ключе говорит Перикл. Он показывает, что такое культура свободного мира. Видимо, это первый такой дискурс в истории Запада. Самые главные философы античного мира, Платон и Аристотель, немало написали о культуре, но косвенно, поэтому здесь мы не имеем возможности подробно реконструировать эти миры, но, тем не менее, можно говорить о некоторой философии культуры у того и у другого. Причем это, подчеркиваю, было важно и по той причине, которую мы обозначили, то есть античная культура должна была рефлексировать по этому поводу, она не могла бессознательно, стихийно развивать свою культуру, но еще и потому, что Платон с Аристотелем в точке культурного кризиса находились. Это момент слома античной культуры, и Платон с Аристотелем вообще-то уже смотрят на альтернативы. Платону нравится такая вот полутоталитарная Спарта, нравится консервативно-традиционный Египет, он пытается оттуда что-то позаимствовать, а античная культура с ее постоянной полемикой, дискуссиями, плюрализмом ему кажется деструктивной в какой-то момент. Аристотель, в общем, тоже понимает, что классический античный мир приходит к концу. Более того, он, собственно, лично он даже представитель другой, может быть, цивилизации был – македонской, более примитивной, но культурных утопий, в отличие от Платона, Аристотель не предлагает. Зато он как бы вот в этой атмосфере кризиса пытается довести до ясности, отчетливости все то, что наработано античной культурой. Это тоже нам интересно, потому что его логики, учение о риторике, учение о поэтике, о том, как создавать произведения художественные, – все это, в общем, латентно содержит культурфилософские конструкции. Ну, на всякий случай, я вот приведу только один маленький фрагмент диалога Протагора платонского, чтобы проиллюстрировать один из возможных модусов мышления культуры. Герой диалога, Протагор, и, кстати, неизвестно, говорит ли Платон его устами, или, может быть, это он именно протагоровскую версию изображает. Протагор рассказывает миф о Прометее. Вот его версия, которая в миниатюре, – философия культуры. Боги создают мир, но как бы вот перепоручают какую-то часть своей работы титану Эпиметею. Эпиметей распределяет всякие вот способности в животном мире, но при этом забывает про людей немножко. Эпиметей – значит «сильный задним умом» в буквальном переводе, в отличие от Прометей – «тот, который глядит вперед». Эпиметей, брат Прометея, вот он эту работу делает плохо. Он забыл людям дать инструменты защиты. Животным – кому зубы, кому когти, а люди оказались беззащитными. А работу нужно сдавать уже, можно сказать, на следующее утро, поэтому брат Прометей быстро приходит ему на помощь и изобретает такую уловку: он похищает у Афины и у Гефеста некоторые их технологии. Афина – это «наука», Гефест – это «техника». Вот он, по сути дела, технологию науки и техники передает людям, и люди становятся сильными, причем такими сильными, ведь это украденные божественные способности, что они сильнее всех. Но боги эту работу не принимают, они считают, что так не пойдет, ибо в природе должен быть баланс, а люди с наукой и техникой задавят все. И чтобы спасти дело, Зевс, так сказать, восстанавливает баланс тем, что сообщает людям еще «стыд» и «правду», то есть мораль и правду на нашем языке. Причем он считает, что технологии можно распределять неравномерно, как это сделал Прометей. То есть достаточно, если несколько талантливых людей будут что-то делать, а остальные будут им подражать. Но право и мораль распределять вот так селективно нельзя, считает Зевс. Это то, что должно быть присуще людям независимо от того, умные они, глупые, слабые или сильные. Это обязательный принцип, по которому люди становятся людьми и вступают дальше в общение. Вот только это может спасти людей от чрезмерной силы, а значит и рано или поздно от гибели. Это очень интересный концепт, который не всеми признавался. Вот, скажем, сам Платон поздний, например, пожалуй, не подписался бы под этой речью Протагора, которую мы только от него и узнали, но тем не менее в общем для греков это было типично. Морально-правовое пространство является универсальным, и именно оно спасает культуру. Все остальное – это факультативные как бы способности. [МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
